Брайтонский леденец

Грин Грэм

– Что же делать, – мрачно сказал Призрак, – все там будем.

– Да, – ответила Айда, – но он хотел жить нисколько не меньше, чем я. – Она начала читать и тут же воскликнула: – Зачем же он пошел так далеко по этой жаре? – Ведь упал он не возле турникета: он прошел обратно путь, который они проехали вместе, посидел под навесом…

– Ему нужно было закончить работу.

– Он мне ничего не говорил о работе. Он сказал: «Я буду здесь. Вот на этом месте. У турникета». Он сказал: «Не задерживайся, Айда. Я буду здесь». – И когда она повторяла то, что

могла вспомнить из его слов, у нее было такое чувство, что потом, через час или два, когда все выяснится, ей захочется поплакать по этому испуганному и взволнованному костлявому существу, называвшему себя…

– Ну а это что значит? – сказала она. – Прочти здесь.

– А что такое? – спросил Призрак.

– Вот суки! – воскликнула Айда. – Зачем они наврали с три короба?

– Чего наврали? Выпей-ка еще пива. Нечего тебе из-за этого поднимать шум.

– А пожалуй, стоит, – сказала Айда и, сделав большой глоток, снова углубилась в газету. У нее была сильно развита интуиция, и теперь она подсказывала ей, что дело это какое-то странное и здесь что-то неладно. – Эти девицы, – продолжала она, – которых он хотел подцепить, говорят, что к ним подошел какой-то человек, назвавший его Фредом, а он сказал, что он не Фред и что он не знает этого человека.

– Ну и что ж тут такого? Послушай, Айда, пошли в кино.

– Но его как раз звали Фред. Он сказал мне, что его зовут Фред.

– Его звали Чарлз. Видишь, здесь напечатано: Чарлз Хейл.

– Это ничего не доказывает, – возразила Айда. – У мужчины всегда есть другое имя для чужих. Не вздумай уверять меня, что твое настоящее имя Кларенс. И мужчина не станет называть себя по-разному каждой новой девушке. Он просто запутается. Ты ведь сам всегда называешь себя Кларенсом. Я-то уж мужчин знаю.

– Да какое это имеет значение! Можешь прочитать, как там все было. Девушки сказали насчет имени между прочим. Никто не обратил на это никакого внимания.

– Никто ни на что не обратил внимания, – печально сказала она. – Здесь все так и написано. У него не было никого, кто стал бы поднимать шум вокруг его смерти. Судья спросил, присутствует ли кто-нибудь из родственников покойного, а из полиции заявили, что не обнаружено никаких родственников, кроме троюродного брата в Миддлсборо. Видно, он был какой-то одинокий, – грустно продолжала она. – Некому было даже задать вопросы.

– Я знаю, что такое одиночество, Айда, – сказал мрачный человек. – Я ведь уже целый месяц одинок.

Она не обратила внимания на его слова: мысленно она была там, в Брайтоне, в Духов день, и думала о том, как, пока она ждала его, он, должно быть, медленно умирал, бредя по набережной к Хоуву, – умирал, и эта мысль, и эта несложная мелодрама тронули ее сердце жалостью к нему. Она была из народа, она плакала в кино на «Дэвиде Копперфилде», когда была под хмельком, с ее уст лились все старые баллады, слышанные ею от матери, и ее жалостливое сердце отозвалось на слово «трагедия».

– Троюродный брат в Миддлсборо… вместо него приехал адвокат, – сказала она. –

Как это понять?

– Я думаю, если этот Колли Киббер не оставил завещания, то этот брат получит все его деньги. Его не устраивают никакие разговоры о самоубийстве – он, конечно, хочет получить деньги по страховому полису.

– Он не задавал никаких вопросов.

– Потому что в этом не было надобности. Никто не высказывал предположения, что Хейл покончил самоубийством.

– А может быть, он как раз и покончил, – сказала Айда. – Что-то странное с ним произошло. Я хотела бы кое-что выяснить.

– А что? Все и так ясно.

В бар вошел человек в широких бриджах и полосатом галстуке.

– Привет, Айда, – воскликнул он.

– Привет, Гарри, – ответила она печально, глядя в газету.

– Хотите выпить?

– Я уже пью, спасибо.

– Так проглотите это и выпейте еще.

– Нет, я больше не хочу, спасибо, – сказала она. – Если бы я была там…

– Ну и что тут было бы хорошего? – спросил мрачный человек.

– Я могла бы задать несколько вопросов.

– Вопросы, вопросы, – раздраженно перебил он. – Заладила – вопросы. О чем, скажи, пожалуйста?

– Почему он сказал, что его зовут не Фред.

– Его и звали не Фред. Его звали Чарлз.

– Это странно.

Чем больше она думала об этом, тем больше жалела, что ее там не было; сердце у нее щемило при мысли, что никто не интересовался дознанием, троюродный брат даже не приехал из Миддлсборо, его адвокат не задал ни одного вопроса, даже газета, где работал Фред, посвятила ему только полстолбца. На первой странице была другая фотография: новый Колли Киббер; завтра он собирался приехать в Борнмут. «Могли бы подождать хоть неделю, подумала она. В знак уважения к нему».

– Мне хотелось бы спросить их, почему он оставил меня там и удрал на набережную по такому солнцепеку.

– Ему нужно было выполнить свою работу. Нужно было разложить эти карточки.

– А почему он сказал, что подождет меня?

– Ну, это уж тебе надо было спросить у него самого, – ответил мрачный человек. И при этих словах ей почудилось, что Фред пытается ответить ей, ответить по-своему, чем-то вроде иероглифов, отзывающихся в ней смутной болью, пытается говорить, находя отклик в ее душе, как мог бы говорить дух. Айда верила в духов.

– Он многое рассказал бы, если бы мог, – заметила она. Снова взяв газету, она стала медленно читать ее. – Он выполнил свою работу до конца, – мягко проговорила она; ей нравились люди, выполняющие свою работу: в этом была какая-то жизнестойкость. Он раскладывал свои карточки всю дорогу, пока шел по набережной; они возвратятся в редакцию из-под лодки, из мусорной корзины, из детского ведерка. У него оставалось только несколько штук, когда «мистер Альфред Джефферсон, оказавшийся заведующим канцелярией в Клэфеме», нашел его тело. – Если бы он действительно покончил самоубийством, – сказала Айда (она была единственным адвокатом умершего), – он сначала выполнил бы свою работу.