Брайтонский леденец
Шрифт:
– Пишет… Настоящие буквы, – с торжеством сказала Айда, и, когда ее пальцы на мгновение легли свободнее, она почувствовала, как доска решительно покатилась прочь, будто повинуясь еще чьей-то воле.
– Тише, – шепнул старик Кроу, но доска застопорилась и остановилась. Они отодвинули ее, и тут уж бесспорно – большими тонкими буквами было выведено незнакомое им слово: «Сакилл».
– Это похоже на имя, – заметил старик Кроу.
– Оно должно что-то значить, – сказала Айда. – То, что пишет доска, всегда что-то значит. Попробуем
И опять деревянный жучок бросился бежать, чертя свой запутанный след. Лампа излучала розовый свет из-под наброшенного на нее шарфа; старик Кроу свистел зубом.
– Ну а теперь, – сказала Айда и подняла доску. На бумаге было наискось начертано длинное неразборчивое слово: «Фресамоллоко».
– Вот и все сообщение, – сказал старик Кроу. – Вам ничего больше не выжать из этого, Айда.
– А я все-таки попробую, – возразила Айда. – Ну, да это яснее ясного. «Фре» – сокращенно Фред, «само» – самоубийство, и «око» – это то, что я всегда говорю: око за око и зуб за зуб.
– А что значат эти два Л?
– Пока еще не знаю, но подумаю. – Она откинулась на спинку стула, ощущая свою силу и торжествуя. – Я не суеверна, – сказала она, – но против этого ничего не скажешь. Доска-то уж знает.
– Уж она-то знает, – повторил старик Кроу, свистя зубом.
– Попробуем еще раз.
Прибор покатился, заскрипел и резко остановился. Яснее ясного на нее смотрело имя: «Фил».
– Ладно, – сказала Айда, – ладно. – И слегка покраснела. – Хотите сахарного печенья?
– Спасибо, Айда, спасибо.
Айда вынула из буфета жестянку и подала ее старику Кроу.
– Они довели его до смерти, – сказала она счастливым голосом. – Я знала, здесь что-то не так. Посмотрите на это «око». Оно как будто подсказывает мне, что я должна делать. – Ее взгляд задержался на слове «Фил». – Уж я заставлю этих людей пожалеть, что они родились на свет. – Она с наслаждением вздохнула и вытянула свои стройные ноги. – Добро и зло, – сказала она. – Я верю в то, что существуют добро и зло. – И, откинувшись немного глубже в кресле, со вздохом счастливого удовлетворения она проговорила: – Это будет увлекательно, это будет интересно, это будет кусок жизни, дедушка Кроу. – Она высказала самую высокую оценку, которую вообще способна была чему-нибудь дать, а старик в это время причмокивал губами, и розовый свет струился над книгой Уорика Дипинга.
2
Малыш стоял спиной к Спайсеру, глядя вдаль на темную полосу прибоя. На конце мола не было никого, кроме них; в такой час и при такой погоде все были в концертном зале. Молния то вспыхивала, то гасла на горизонте; накрапывал дождь.
– Где ты был? – спросил Малыш.
– Так, походил кругом, – ответил Спайсер.
– Ты ходил туда?
– Хотел посмотреть, все ли в порядке, не забыл ли ты чего-нибудь.
Перегнувшись через перила в моросящий дождь, Малыш произнес:
– Я читал, что когда люди совершают убийство, им иногда приходится совершить и второе, чтобы замести следы.
Слово «убийство» значило для него не больше, чем слова: «бокс», «ошейник», «жираф». Он сказал:
– Спайсер, держись оттуда подальше.
Он не обладал воображением. В этом была его сила. Он не умел смотреть глазами других, ощущать их нервами. Только от музыки ему становилось не по себе, сердце начинало дрожать, как струна; нервы теряли свою молодую выносливость, он становился взрослее, и переживания других словно стучались в его душу.
– Где остальные ребята? – спросил он.
– В баре Сэма, пьют.
– А почему ты с ними не пьешь?
– Не хочу, Пинки. Вышел подышать свежим воздухом. Этот гром как-то плохо на меня действует.
– Когда они прекратят этот проклятый шум, там, в зале? – сказал Малыш.
– Ты не пойдешь в бар Сэма?
– У меня есть тут дельце, – сказал Малыш.
– Все в порядке, правда, Пинки? После вердикта на дознании ведь все в порядке? Никто не задавал никаких вопросов.
– Все же я хочу быть уверенным, – ответил Малыш.
– Наши больше не пойдут на убийство.
– А кто сказал, что нужно кого-то убивать?
Вспыхнула молния и осветила его узкий потертый пиджак, хохолок мягких волос на затылке.
– У меня здесь свидание, вот и все. Не распускай язык, Спайсер. Ты что, сдрейфил, что ли?
– Я не сдрейфил. Ты неправильно меня понял. Пинки. Я просто не хочу больше убийств. Это заключение судьи на дознании поразило нас всех. Что оно значит? Ведь на самом деле мы убили его, Пинки?
– Теперь нам нужно действовать осторожно. Вот и все.
– Но все-таки, в чем там дело? Я не верю докторам. Все обернулось слишком хорошо для нас.
– Нам нужно быть осторожными.
– Что это у тебя в кармане, Пинки?
– Я не ношу с собой револьвер, – ответил Малыш. – Ты что вообразил? – В городе часы пробили одиннадцать; гром, прокатившийся над Ла-Маншем, заглушил три последних удара. – Ты бы лучше убрался отсюда, – сказал Малыш. – Она уже опаздывает.
– У тебя с собой бритва, Пинки.
– Зачем мне бритва, если я имею дело с бабой. Если хочешь знать, что это такое, это склянка.
– Ты же не пьешь, Пинки.
– Ну, этого не стал бы пить никто.
– А что это, Пинки?
– Серная кислота, – ответил Малыш. – Бабы боятся ее больше ножа. – Он нетерпеливо отвернулся от моря и опять пожаловался: – Ох, эта музыка… – Она стонала у него в голове, сливаясь с ярким электрическим светом; из всех чувств, на которые он был способен, это больше всего походило на грусть, – точно так же, как для него было почти что плотской страстью то неясное и тайное чувственное наслаждение, которое он ощутил, коснувшись пальцами склянки с серной кислотой в тот момент, когда Роз торопливо вышла из концертного зала.