Бразильский вояж

Светлой памяти моего отца, Юрия Волошина, посвящается…

— Николас, когда мы пойдём в наш домик, и там поиграем без этого мрачного отца Джозефа? — довольно высокая девочка лет шести теребила за руку мальчика лет десяти, не больше. У мальчика было серьёзное красивое лицо с яркими, выразительными глазами синего цвета на смуглом лице.

— Хелен, нас могут не отпустить. Этот отец Джозеф так строг и непреклонен, что уговорить его будет трудно. Вот папа должен скоро приехать, он заберёт нас отсюда — и мы будем свободны, как ветер в океане! — Николас мечтательно поглядел в сторону залива, который едва просматривался из-за ветвей.

— А какой он, наш папа? — девочка пытливо посмотрела на брата, ибо это были сестра и брат. — Я его совсем не помню. Лишь вижу его бороду. Светлую и короткую. Больше ничего мне не запомнилось.

— Обещал через три года вернуться. Эти годы уже прошли. Правда, путь сюда далёк и опасен. Он так говорил, когда уезжал. Мы с тобой его провожали.

— Так когда его надо ждать, Николас? А он не будет нас наказывать за шалости, или за что другое? Например, за плохое знание молитв и Священного Писания. Если б не страх перед Богом, то я и вовсе не смогла бы его запомнить.

— Погоди, сестрёнка! Вот научишься читать, так будешь часами читать это Писание, а потом отцу Джозефу пересказывать наизусть. И молитвы заставит запоминать. Скучно и боязно одновременно.

— Но ты пойдёшь просить отпустить нас на воскресенье после мессы?

— Конечно, пойду. Куда деваться? Мне тоже охота порезвиться с мальчишками, а то лишь по воскресеньям и удаётся иногда это делать.

Отец Джозеф сурово глядел на детей, вздыхал, и лицо его выражало скорбь и тревогу. Он вздыхал и Николас подумал, что у святого отца какое-то горе.

— Только вы должны мне обещать, что не будете доставлять мне беспокойство своим поведением. И не пачкать одежду, как в прошлый раз, — он опять вздохнул и с жалостным видом оглядел детей.

Те поблагодарили священника и умчались в город, до которого они добежали за четверть часа. Ещё несколько минут бега — и они у своего домика. Бабка-горбунья зло оглядела их и пробурчала недовольно:

— Пришли, сорванцы? Надолго отпустил вас святой отец?

— Завтра рано утром мы должны быть в фактории, — ответил за двоих Николас. — Мы пойдём на улицу поиграем с мальчишками. Дома всё в порядке? В порту ещё нет нового судна? Мы ждём папу.

— Ждите, ждите, разбойники! Дождётесь ли? — проговорила она, но последние слова только прошептала и с грустью посмотрела вслед детям.

Вечером они появились в домике, и бабка опять начала выговаривать им за грязные одежды и сбитые коленки.

— А ты, девочка, и тоже с этим оболтусом носишься по улице, словно настоящий разбойник с большой дороги! Небось, проголодались со своей беготней?

— Ещё как, бабушка! — вскричал Николас и приобнял её сухощавую сгорбленную фигуру. Черные глаза блестели временами зло, но она ещё ни разу не наказала ни одного из них хворостиной или ладонью. Только ворчала и даже ругалась, но не била.

Она заставила детей искупаться в корыте с нагретой специально для этого водой под лучами горячего солнца. Ни девочка, ни мальчик не стеснялись своей наготы и лишь верещали от удовольствия и ласковых струй воды.

— Плохо вас там содержат, бессовестные белые неряхи! — ворчала бабка. — Совсем не хотят купаться, грязнули! Наверное, за всю неделю ни разу не искупались? — спросила она строго Николаса. Тот ответил безразлично:

— Там никогда нас не купают, разве что изредка, и то лишь тех, у кого нет родителей, а таких всего ничего. Мы, да ещё один мальчик.

— И это в такую жару! Девочке обязательно надо каждый день купаться, а то боги оскорбятся и накажут вас страшно и жестоко!

— А мы не твоей веры! Нам не страшны твои боги, бабушка! Мы христиане! — Николас произнёс это с долей гордости, а бабка осуждающе качала головой.

Переодела их в чистую лёгкую одежду местного покроя, и это было приятно и легко. Все дружно уселись за низкий столик, скрестив ноги. Стульев в комнате не было. Ели рыбу с рисом и перцем, дети морщились и широко открывали рты, остужая пылающие рты. А Хелен сказала недовольно:

— Бабушка, мы не привыкли с таким острым кушаньям! У меня рот не закрывается от жгучести! Дай воды попить!

Бабка посмеивалась, а Николас тоже демонстративно открывал рот и требовал воды.

С трудом покончили с ужином, поели через силу фруктов, и тут же повалились спать, сброшенные на постель усталостью уличной жизни.

Воскресенье прошло в таком же бешеном темпе, и лишь вечером дети вернулись домой настолько усталые, что даже купаться не смогли и поесть по-человечески. Ранним утром бабка подняла их и искупала, накормила досыта и с сожалеющим вздохом отправила в факторию. Губы её шептали какое-то заклинание или молитву. Она всё знала, как и отец Джозеф. А дети ещё ничего не подозревали и находились в постоянном ожидании.

Прошло ещё два месяца, и однажды Хелен прибежала к брату, и в лице её не было ни кровинки. Николас спросил с удивлением:

— Что это с тобой, Хел? Побил кто-нибудь?

Она молча отрицательно качала головой. Потом, сдерживая слезы, сказала:

— У нас папы нет больше, Ник! Его убили на том острове, куда его отправили, как ты рассказывал!

— Как убили? Кто сказал? — голос Николаса сорвался, и он замолчал, но тоже побледнел, и они, отвернувшись друг от друга молчали, поводя плечами. Ни у девочки, ни у мальчика на глазах слез не было. Они переживали молча.

Затем Хелен сказала тихим убитым голосом:

— Я подслушала исповедь одного англичанина, Ник. Это большой грех, но я не нарочно, — оправдывалась девочка и бледность её светлого лица усилилась.

— Ну говори же! Чего там было, о чем говорили?

— Какой-то господин каялся в присвоении наших денег, что прислали за погибшего папу. Он так и назвал его: Казак Сафониус. Это же имя нашего папы?

— Да. И что потом ты услышала?

— Отец Джозеф слегка пожурил того господина, потом сказал, что это пойдёт на благо святой церкви, и они даже немного тихо поспорили. Я не всё слышала, но отец Джозеф отпустил ему этот грех, а я перепугалась и прибежала к тебе. Ник, неужели наш папа умер?