Браззавиль-Бич
Шрифт:
— И какое это имело значение?
— Мы повсюду выигрывали. «Атомный бабах» был непобедим. Понимаете, если ты мальчик, неважно, высокий ты или нет. О'кей, если ты взрослый человек, это существенно. Низкорослый мужчина принимает мяч снизу быстрее высокого. Но у мальчиков этой разницы нет. — Он говорил с большим жаром. — Если бы мне попался очень хороший игрок, но низенький, я бы его в команду не взял. С «Атомным бабахом» на любом этапе игры команда противника не могла сменить тактику. После каждой смены подачи мы делали переход, и каждый раз на передней линии оказывались высокие игроки. Все время наш блок стоял стеной.
Солнце село примерно час назад. Мы ехали почти трое суток, у нас уже выработался распорядок дня. Нас будили до рассвета, мальчики разжигали костер и готовили завтрак — неизменные каши разной густоты, из разных круп, со всевозможными добавками и специями. С первыми лучами солнца мы снова отправлялись в путь и ехали без остановки часа три-четыре. В самую жару мы стояли на приколе, «лендровер» либо прятали под густое дерево, либо маскировали хворостом и ветками. В эти часы отдыха несколько мальчиков отправлялось за провиантом. Амилькар с огромным удовольствием отпускал их в соседние деревни. «ЮНАМО здесь любят», — повторял он. В результате наш рацион обогащался то курицей, то козленком, то сладким картофелем и подорожником. Мы ели два раза в день, на восходе и на закате, и порции нам всем выдавали скудные.
Продолжительные дневные стоянки казались бесконечными, время ползло. Чем дальше мы продвигались на север, к гигантской дельте реки, тем влажнее становился воздух. Мы часами сидели или лежали в тени, потные и раздраженные, безуспешно отмахиваясь от мух, роившихся над нашими просоленными телами, и изредка поднимались для того, чтобы попить воды или размяться. За пределами окружавшей нас тени по запекшейся земле дубасили солнечные лучи, в небе одна кипящая гряда кучевых облаков, громоздясь, наползала на другую только затем, чтобы, подобно миражу, исчезнуть в конце дня.
В эти часы до и после полудня мы видели в небе множество самолетов, как транспортных, так и истребителей. Именно из-за них мы и прятались. Их база находилась слишком далеко, объяснял Амилькар, пилоты отказывались летать в темноте, поэтому максимум активности развивали в середине дня. Я сказала Амилькару, что у пилотов большой опыт. Разумеется, согласился Амилькар, но они не могут полагаться на свои приборы. И если им не видно, то они не летают. Потому мы и выезжаем, когда светает или когда начинает темнеть.
Теперь Амилькар сажал Яна и меня рядом с собой, в кабину водителя. Большую часть времени он сам вел «лендровер», иногда втискивая к нам четвертым кого-нибудь из мальчиков, кто почему-либо знал местность. Вокруг по-прежнему расстилалось мелколесье, где попадались островки деревьев повыше и странные каменистые холмики и тянулись ненадежные пыльные тропы и разбитые проселки, по которым мы ехали. На этих убогих дорогах не было никаких указателей, и за три дня, проведенных в пути, мы не видели и не слышали ни одной машины. Когда мы подъезжали к развилке или перекрестку, Амилькар останавливал «лендровер», выходил из него, советовался с мальчиками, делал выбор и ехал дальше. Теперь он не пользовался ни картой, ни компасом. Я спросила его, как он узнает, куда ехать, он ответил, что этот район под контролем ЮНАМО, видимо, считая, что дал исчерпывающее объяснение.
За три дня нашей поездки настроение у Яна не улучшилось. Он оставался молчаливым и подавленным, часто мне казалось, что он вот-вот расплачется. Сначала я пыталась как-то его подбодрить, но разговоры о лагере, о том, чем, наверное, сейчас занимаются наши коллеги, об официальных поисковых партиях и прочее, по-видимому, погружали его в еще большую депрессию. Вдобавок он стремительно терял в весе. Мы все худели, но у него в организме никакая пища не задерживалась больше часа. Я думала, что он так и не вышел из шокового состояния, и надеялась, что он придет в себя прежде, чем полностью утратит здоровье.
Но в чем у него не было повода сомневаться — это в том, что Амилькар и «Атомный бабах» для него физической угрозы не представляют. Амилькар был мил и общителен, мальчики вежливы и печальны. Амилькар конфиденциально объяснил мне, что, по его мнению, они так и не оправились после смерти товарищей по команде.
У меня настроение было более переменчивое и странное. Иногда оно становилось бодрым и авантюрным, словно мне выпала удача участвовать в необычайном приключении, тем более увлекательном теперь, когда я знала, что Амилькар нас отпустит. Иногда же мною овладевали покорность судьбе и стоическое равнодушие. Тогда эта нескончаемая поездка по высохшему мелколесью казалась мне странным сном, головокружительной фантазией о том, как мы попали в плен, как нас благородно и великодушно похитили, причем я чувствовала себя не то жертвой, не то соучастницей.
На третий вечер Амилькар остановил «лендровер» чуть раньше обычного. Его спрятали под чахлой акацией, замаскировали ветками. Мальчики развели костерок, поставили на огонь кукурузную кашу с какими-то рыбьими головами.
Потом вбили в землю два шеста, натянули между ними веревку. Взяли мачете и очертили границу площадки. Разбились на две команды по четыре человека. До того, как выйти на поле, мальчики с Амилькаром в качестве корифея дружно проскандировали то же, что всегда перед началом игры:
— Атомный?
— Бабах!
— Атомный?
— Бабах!
— Атомный?
— Бабах! Бабах! Бабах!
Потом из чьего-то узла извлекли мяч, и они играли, пока не стемнело. Я смотрела, как они принимают снизу, подают, режут и пасуют, оценивала их умение прыгать, гасить свечи, передавать, делать обманные движения и падать за мячом. Впервые мальчиков покинула сдержанность, они кричали, подбадривали друг друга, спорили и ликовали, залитые мягким вечерним светом, в котором их длинные тонкие тела отбрасывали еще более длинные и тонкие тени.
На каком-то этапе в игру включился Амилькар, он, не щадя себя, бросался за самыми безнадежными мячами, прыгал так высоко, как только мог, чтобы погасить свечку, выкрикивал советы и замечания, указывал на ошибки в тактике.
Мы с Яном сидели на земле и наблюдали за игрой, сперва рассеянно, думая о своем, потом втянулись, начали громко аплодировать, когда какой-нибудь прыжок казался особенно ловким, лихой финт — особенно стильным. Только позже, когда стемнело, мяча стало почти не видно и игру пришлось прекратить, я заметила, что мы сидели в шести футах от составленных пирамидкой «калашниковых». Мальчики табунком ушли с площадки, смеясь и тяжело дыша, с блестящими от пота лицами, и разобрали свои автоматы так же беззаботно, как если бы это были полотенца или вещевые мешки.