Breakfast зимой в пять утра
Шрифт:
Я был благодарен Яну – мужу тетки жены, врачу… Медикейт – медицинская страховка, которая обеспечивает бесплатное лечение и лекарства. Как и всякая страховка, она зависит от трудового стажа. А стаж у Лены был – семь лет работала бухгалтером…
Боковым зрением я окинул заднее сиденье. Убаюкивающая дрема разгладила черты ее лица, и сквозь маску болезни проступил прежний красивый рисунок, умиротворенный и спокойный. Жалость и нежность томили мое сердце. И готовность принести жертву – в чем она может быть выражена, я не знал: в чем угодно, лишь бы облегчить ее страдания. Ощущение вины угнетало меня, хотя вины моей здесь не было…
Память пробуждала все хорошее из прошлой
Негромкий голос сидящего за рулем родственника только усугублял впечатление от встречи. Родственник поведал, что у нее – одно к одному – возникли проблемы со зрением, врачи настаивают на операции. И с квартирой проблемы – площадь, которую она занимает, по мнению супервайзера дома, слишком велика для одного человека. В квартире должен быть «прописан» еще кто-нибудь, а она так привыкла к этой квартире, что переезд будет для нее сильным ударом…
Автомобиль наш двигался неровно – то он полз в трафике, чуть ли не бампер к бамперу, то срывался едва не в полет, догоняя другие машины, то вновь едва тащился.
Наконец мы переехали Бруклинский мост и оказались в даун-тауне, в районе Гринич-виллиджа… Взгляд мой безучастно перебирал уютные строения «виллиджа», многие из которых прятали в себе галереи художников, антикварные лавки, милые бутики, кафе, игровые зальчики…
– Недавно я была здесь, – раздался голос с заднего сиденья. – В театре. Смотрела «Стулья» Ионеско.
Я обернулся. Она тоже разглядывала «виллидж». Глаза оживились, лицо порозовело. Она проезжала мимо своего живительного источника. Искусство – то последнее, что она отдаст болезни.
Жалость, нежность, желание помочь ей справиться с настроением, в которое ее вовлекала болезнь, было подобно сильному течению, что влечет щепку к стремнине.
Интуитивно она понимала, что я испытываю трепетное чувство к прошлому, связывавшему нас обоих, несмотря на шипы, проколовшие наши отношения. Я же уверовал в то, что, если она перестанет чувствовать себя одинокой, если появится человек, которому она будет нужна, такой, какая есть… вот сила, которая станет лучшим лекарством.
Бракосочетание состоялось в мэрии Джерси-Сити, 16 января 1998 года. Сколько раз я проходил мимо этого здания, не думая, что придется в него когда-нибудь войти… Черный клерк в черном костюме и в черной сорочке стоял на каком-то возвышении. А белый галстук, резко выделявшийся на черном фоне, казался продолжением его белых крупных зубов, схваченных розовыми деснами.
Мы и наши свидетели – родная тетка Лены и ее муж Ян – сидели притихшие и молча наблюдали за сутолокой в зале. Среди тех, кто сегодня сочетался браком, мы были самыми «взрослыми».
Нас вызвали. Клерк деликатно отводил свои выпуклые глаза – скованные движения невесты его смущали. К тому же он впервые сочетал браком людей, носящих одну и ту же фамилию. А когда узнал, что мы были женаты, прожили порознь восемнадцать лет и вновь решили соединиться узами, клерк отложил бумаги и зааплодировал. И все в зале последовали его примеру.
Лена улыбалась, в глазах ее стояли слезы. Да и я растрогался.
С тех пор прошло более двух лет. Мы так и живем: она у себя, в Нью-Джерси, я у себя, в Петербурге. Когда я слышу ее голос в телефонной трубке, начинаю высчитывать, сколько дней осталось до встречи… Не каждый может взять в толк, почему мы так поступили, если внешне ничего не изменилось. Внешне – да… Но одиночество – понятие не только физическое, но и духовное. И, честно говоря, я не знаю, какое из них преобладает…
Breakfast зимой в пять утра
Старики Уэбстеры шли по перрону вокзала Флэкстаф, штат Аризона, к автобусной остановке, размещенной под крытым навесом. Отсюда автобусы направлялись в сторону Гранд-каньона – небольшие, маневренные, приспособленные для извилистых дорог, с широкими витринными окнами и раздвижными лесенками. При необходимости лесенки услужливо опускали ступеньки к земле для удобства пассажиров-инвалидов.
Чете Уэбстеров такие удобства ни к чему – эта супружеская пара послужит еще Богу не один год. Вот с какой прытью Джек катит за собой огромный чемодан на колесиках, да и Джейн не отстает, ее чемодан хоть и поменьше, но тоже поскрипывает от тяжести на неровностях брусчатки…
За автобусами раскинулся небольшой базаришко… Два-три фургона-магазина предлагали свой товарец: фрукты, молочные продукты, кондитерские изделия. Поодаль от фургонов раскинул лоток индеец – высокий, громоздкий мужчина. Красновато-бурое широкоскулое лицо его обрамляли длинные прямые черные волосы, падавшие на плечи из-под расшитой бархатной шапчонки, гребень которой украшал тканый цветной хохолок. Низкий плоский лоб как бы накрывал узкие глаза. Тугой подбородок порос редкой растительностью, с заявкой на очевидно задуманную бородку. Шею охватывали цветные шнурки, из-под ворота джинсовой рубашки. Кожаные штаны держались на узорном ремне. Простроченные пушистой бордовой бахромой штанины были заправлены в сапоги на высоких каблуках. Голенища сапог простреливал замысловатый набор серебристых кнопок. На широкие плечи торговец накинул пятнистый малахай с аппликацией из разноцветных кожаных лоскутов…
В косых холодных лучах предвечернего солнца содержимое лотка представлялось сокровищем Аладдина. Лики ритуальных идолов из черного агата, змейки из зеленой яшмы, бирюзовые, изумрудные, сердоликовые бусы, браслеты – кофейные, с белыми крапинками в серебряном обрамлении, шариковые ручки с птичьими перьями на конце, карликовые кактусы – символ штата Аризона… Множество безделушек из меди, золота и серебра…
С высоты своего роста индеец смотрел на меня с ожиданием и любопытством. Так, вероятно, встречали его далекие предки белолицых гринго, пришедших на эти земли. Английского он не знал и цену своим поделкам назначал на испанском. А для непонятливых объяснял с помощью пальцев… Я присмотрел для дочери браслет – серебряный, с чернением, в виде свернутой змейки с зелеными капельками глаз. Со стороны торг выглядел довольно забавно: я отходил, возвращался, примерял браслет на свою руку, поглаживал, чуть ли не пробовал на язык. Торговец выбрасывал навстречу мне растопыренные пальцы, с каждым разом меняя цену. Делал он это с явным удовольствием…