Бредовый суп
Шрифт:
– А ты не знал, что бывает пятнадцатилетний “Лафроиг”? Я и сама этого не знала. Правда, не знала. Нам привезли его только вчера вечером. До сих пор у нас был только десятилетний и тридцатилетний. Ты прав, тридцатилетний все-таки очень дорогой. Но когда ты его пробуешь, то знаешь, на что ты потратил свои деньги. У нас завтра вечером дегустация. Нет, не виски. Портвейн. Том всегда приходит к нам на дегустацию. Том, ты придешь? Вот видишь? Том всегда к нам приходит. Он любит портвейн. Да, конечно, Том любит не только портвейн. Он часто к нам приходит. Приходи ты тоже.
– Конечно, –
– Ты любишь “Лафроиг”? – спросил меня Том, когда мы вышли на улицу.
– Да, конечно.
– Почему “конечно”? Ведь про него, кажется, говорят “любить-или-ненавидеть-виски”.
– Да. Но для меня это – любить.
– Этот копченый, торфяной привкус в нем для меня слишком сильный, – сказал Том. – Он настолько йодистый, что порой напоминает мне какое-то лекарство.
– Да, – сказал я. – Считается, что это мох, который так или иначе участвует во всем этом процессе, усиливает торфяной привкус.
И Том сказал мне, что ему тоже, конечно, нравится виски из Айлах, но не такое вонючее, как “Лафроиг”, а более спокойное, как, например, “Лагавулин” и “Боумор”. А я сказал, что “Боумор” мне как раз не нравится и что я пробовал “Боумор” разной выдержки – десяти, двенадцати, семнадцати лет, двадцати одного года – и каждое из них в самом конце оставляет какой-то кисловато-угольный привкус, который мне все портит.
Том спросил меня про “Лагавулин”. И я сказал, что я пробовал только шестнадцатилетний “Лагавулин”, и что это, конечно, просто отменное виски. И из того, что я пробовал, рядом с ним я бы поставил только семнадцатилетний “Ардбег”. И еще я сказал, что пил много разного виски из Айлах: “Caol Ila”, “Bruichladdich”, “Bunnahabhain” – и все оно мне очень нравится. И мы стали вспоминать, что мы пили из Highland, Lowland и с островов. А когда я упомянул виски из Campbeltown, выяснилось, что Том никогда не пробовал ничего оттуда. И я стал уговаривать его немедленно вернуться в магазин и купить ему “Springbank”. И наконец, Том признался мне, что он не чувствует себя таким уж большим знатоком и любителем виски и что ему, наверное, надо пойти в какой-нибудь класс.
Ланч оказался у нас долгим. Мы сначала хотели заказать бутылку вина на всех, но потом передумали, и каждый заказал себе по бокалу. Мы еще раз поздравили Лиз. И она стала говорить нам, что чувствует себя очень счастливой. А мы с Джимом сказали ей поочередно, и каждый на свой лад, как это здорово быть семейным человеком. И Тому тоже пришлось выдавить из себя, что он всегда завидовал своим женатым друзьям.
Лиз стала рассказывать нам что-то о своем муже. И я заметил ей, что она с каждой новой фразой все свободнее и свободнее произносит эти слова – мой муж. И Лиз согласилась со мной и добавила, что только сейчас она стала чувствовать, что имеет какое-то право на эти слова. И она еще раз сказала нам, что она очень счастлива.
Когда мы возвращались в офис, было уже почти
– Мне было сегодня очень смешно слушать, как ты говорил по телефону, – сказал Том.
– С кем? – спросил я.
– Я не знаю. Для меня это звучало, как что-то такое непонятное, а потом “президент”. Потом опять “бла-бла-бла-бла” и опять “президент”.
– Я разговаривал со своим русским другом. И он очень ругал президента.
– А-а, я знаю, – сказал Том, – этого, м-м…
– Нет, у них уже давно другой президент. И потом, мой друг ругал нашего президента.
– Нашего?
– Да, – сказал я.
– Твой друг?
– Да.
– Я не верю.
– Клянусь Богом.
– Почему? – спросил Том.
– Он и его жена считают, что наш президент часто говорит какие-то глупости.
– А чем занимаются твой друг и его жена?
– Она преподает физику, а он – переводчик…
– С английского? – спросил Том.
– Нет, с каких-то европейских языков.
– Правда?
– Почему ты удивляешься? – спросил я.
– Я не знаю, – сказал Том и пожал плечами.
– Тебе разве не приходилось читать переводы? – спросил я.
– Я не знаю, может быть, и приходилось, но я не помню.
– А в школе? Ты читал какие-нибудь переводные книги в школе?
– Да, какую-то французскую классику. А впрочем, нет. Это был какой-то плохой перевод. В итоге, я прочитал это на французском, но только несколько позднее.
– Интересно, – сказал я.
– А знаешь, что я думаю? Если бы наш президент говорил только то, с чем были бы согласны твой друг и его жена, то он не был бы нашим президентом. Он, наверное, тогда переводил бы с европейских языков.
– Или преподавал физику, – сказал я.
– Или преподавал физику, – сказал Том.
Как только я поднялся наверх, я столкнулся в дверях с Кэрол. И я сразу понял, что она уже обо всем знает.
– Почему одним все, а другим ничего? – сказала она.
– Ты уже знаешь?
– Все уже знают. Теперь только я не замужем.
– А ты так хочешь замуж? – спросил я.
– Как будто ты не знаешь! Я ужасно хочу замуж. Ужасно.
– В чем же дело?
– Никто не хочет на мне жениться.
– Не может такого быть.
– Говорю тебе, никто не хочет на мне жениться, – сказала Кэрол. – Вот ты бы женился на мне?
– Но я уже женат.
– Я пошутила. Я бы и сама за тебя не пошла.
– Почему это?
– Ты никогда не говоришь серьезно.
– Я всегда говорю серьезно.
– Я тебе никогда до конца не верю.
– А ты всегда говоришь серьезно?
– Да, – сказала Кэрол.
– Ну скажи что-нибудь серьезное.
– Все хорошие ребята уже женаты.
– А Том? Том не женат. И он на тебя поглядывает.
– Нет, Том это несерьезно. Том мне не подходит.
– Чем он тебе не подходит? – спросил я.
– Не знаю. Не подходит и все. И потом… он вовсе на меня не поглядывает.
– Я помню, он как-то звал тебя на ланч.
– Да, – сказала Кэрол. – Мы даже обедали с ним как-то.
– О! – сказал я.