Бремя молчания
Шрифт:
Она часто представляла, что заблудилась в лесу, осталась одна, и ей нечего есть. Ее брат называл это «закалкой». Бен знал о лесе Уиллоу-Крик все. Он рассказал ей, что лес занимает площадь около шестидесяти квадратных километров и раскинулся на целых два округа. Еще Бен говорил, что их края сложены осадочными породами палеозойского возраста — известняками и песчаниками. Эта часть Айовы не подвергалась оледенению. Кроме того, Бен показывал ей места, где можно найти красноплечего канюка, который находится под угрозой исчезновения. Даже лесничий Фелпс ни разу не видел редкую птицу. Калли пробыла в лесу несколько часов и очень устала. Раньше лес всегда был для нее тихой гаванью. Она часами бродила по тропинкам, мечтала, совершала открытия. Они с Беном часто играли в Ивовой низине, раскидывали там лагерь. Бен захватывал с собой термос с водой, а Калли — перекус: пакетики с солеными чипсами и толстые лакричные конфеты. Бен собирал веточки и хворост, складывал их «шалашом»
Интересно, заметила ли мама, что ее нет дома. Волнуется ли она? У Калли забурчало в животе, и она поспешно надавила на него ладошкой. Их тайник совсем рядом, рукой подать… Может быть, там осталось что-нибудь съедобное?
Гриф посопел носом, открыл глаза и уставился на Калли.
— От тебя воняет, — злобно сказал он, не чувствуя, что от самого несет перегаром, потом и луком. — Вставай, пошли! Устроим семейную встречу. Куда дальше-то?
Калли задумалась. Можно соврать, завести отца поглубже в лес, улучить минутку, вырваться и убежать. Или лучше показать ему верную дорогу — тогда пытка скорее закончится… Да, наверное, так будет лучше. Калли очень устала, проголодалась, и ей хотелось домой. Тонким грязным пальчиком она ткнула себе за плечо, на тропу, по которой они сюда пришли.
— Вставай давай! — приказал Гриф.
Калли с трудом поднялась на ноги. Гриф на время выпустил ее, и девочка принялась разминать онемевшие пальцы. По тропе пошли гуськом: впереди Калли, за ней Гриф, положив руку ей на плечо. Калли слегка горбилась под тяжестью его мощной лапищи. Скоро они вышли из Ивовой низины, пройдя еще шагов сто, повернули на узкую, извилистую тропу, которую называли Широколистной. Калли давно научилась определять, побывал ли кто-то на тропе до нее. С обеих сторон к тропе подступали деревья. Пауки, сидящие на нижних ветках, по ночам успевали сплести паутинные сети. Если солнце светило ярко, Калли отлично видела тонкие нити, невесомый, хрупкий барьер, который словно шепотом предупреждал: «Проход закрыт». Она всегда обходила хрупкий паутинный барьер, стараясь не порвать тонкие нити. Если на ветру болтались обрывки паутины, Калли знала: здесь уже кто-то побывал. Заметив на земле чужие следы, она разворачивалась и шла к другой тропе. Калли нравилось думать, что она одна в лесу и кругом совсем никого нет, а суслик в белую крапинку, что присел отдохнуть на трухлявом пеньке, впервые в жизни видит человеческое существо, девочку с грустными глазами. Девочка в лесу тоже не совсем дома, но она не потревожит покой лесных зверьков. Калли осторожно обошла красный клен — паутина закачалась на ветру, но вскоре успокоилась.
Справа послышался шорох. Калли и Гриф остановились. Мимо них пробежал крупный золотисто-рыжий пес: он трусил, опустив голову к земле и принюхиваясь. Подбежав к ним, пес вывалил язык и понюхал их ноги. Калли потянулась погладить пса, но он быстро убежал вперед. За ним по земле волочился длинный красный поводок.
— Чтоб ему провалиться! — воскликнул Гриф, хватаясь за грудь. — До смерти напугал, псина проклятая! Пошли…
Раньше во время своих экспедиций Калли боялась только одной лесной обитательницы — вороны цвета сажи с гладкими, маслянистыми перьями. Ворона вспархивала на искривленные клены, и ее хриплое карканье перекрывало приглушенные лесные шумы и шорохи. Калли живо представляла, как целая стая черных птиц с умными и холодными, похожими на бусинки, глазами пикирует на нее откуда-нибудь из засады. Ей было не по себе; казалось, птицы следят за ней и оценивают ее силы. Вороны как будто провожали ее, шумно перекликаясь и хлопая крыльями. Калли подняла голову, но никаких ворон не увидела, зато заметила одинокого сероперого поползня, который бегал по стволу дерева, ища насекомых.
— Мы в ту сторону идем? — Гриф остановился и внимательно огляделся по сторонам. Говорил он четче, чем раньше, язык уже не заплетался.
Калли кивнула. Они прошагали еще минут десять, а потом свернули с Широколистной тропы в густые заросли орешника. Калли внимательно смотрела себе под ноги — нет ли ядовитого плюща. Ничего не увидев, она засеменила в гору, вздрагивая на каждом шагу. Заросли неожиданно расступились, и впереди показался дом помощника шерифа Луиса. Задний двор зарос высокой травой, еще влажной от росы, у маленьких качелей валялись бейсбольные биты, рукавицы и другие игрушки. На подъездной дорожке рядом с коричневым одноэтажным домом стояла зеленая машина-универсал. Везде царила полная тишина, только над клумбой маргариток деловито жужжали пчелы. Казалось, дом дремлет на утреннем солнышке.
Гриф слегка растерялся, он как будто не знал, что делать дальше. Руки, лежащие на плечах Калли, слегка дрожали — она чувствовала эту дрожь сквозь тонкую ночнушку.
— Обещал же я отвести тебя к твоему папуле. Подумать только, ты могла бы жить вот в таком красивом доме! — Гриф хрипло хохотнул и потер налитые кровью глаза. — Зайдем, что ли, поздороваемся? — Его ярость понемногу улетучивалась.
Калли с несчастным видом покачала головой.
— Пошли, у меня голова раскалывается! — Он снова схватил Калли за плечо, но вдруг остановился — хлопнула сетчатая дверь, и на крыльцо вышла босая женщина в шортах и футболке. К уху она прижимала трубку радиотелефона. До них донесся ее высокий, пронзительный голос:
— Ради нее ты носом землю рыть готов! Как же, ее драгоценная доченька пропала!
Гриф застыл на месте, Калли шагнула вперед, чтобы лучше слышать, но Гриф дернул ее назад. Калли узнала жену Луиса, Кристину.
— Мне плевать, что пропали две девочки! Для тебя главное, что ее дочка потерялась! — ожесточенно выкрикнула Кристина. — Стоит Антонии позвонить, и ты тут же несешься к ней, забыв обо мне… о нас! — Кристина помолчала, слушая ответ. — Луис, мне все равно. Делай что должен, только не жди, что я буду прыгать от радости! — Кристина оторвала трубку от уха, в сердцах нажала кнопку отбоя и замахнулась, как будто собиралась швырнуть телефон в кусты. В последний миг она опомнилась, чертыхнулась и сунула трубку в карман. Перед тем как войти в дом, она еще раз громко чертыхнулась и сорвала злость на сетчатой двери, хлопнув ею что есть сил.
— Фу-у-у! — выдохнул Гриф и посмотрел на Калли. — Выходит, ты у нас пропала? Интересно, кто тебя утащил? — Он неприятно хохотнул. — О-о-о, я огромный и страшный похититель! Ну и дела… Пошли домой, а то твоя мать нам устроит…
Калли покорно побрела назад в лес. Под деревьями сразу стало прохладнее. Мама знает, что она пропала, но ей, скорее всего, неизвестно, что в лес ее увел отец. Интересно, кто вторая пропавшая девочка? Калли с трудом сдерживала слезы. Ей очень хотелось поскорее вернуться к маме, снять мокрую, грязную рубашку, умыться, переодеться в чистое и сухое, перевязать кровоточащие ноги, заползти в кровать и с головой накрыться одеялом.
Мартин
Я побывал везде, куда любит ходить Петра: в библиотеке, в школе, в кондитерской, у Керстин, у Райана, у бассейна и здесь, в Восточном парке. Теперь я брожу среди качелей, каруселей, лесенок для лазанья, горок и гимнастических снарядов. Еще рано, в парке никого нет. Я даже влез на черный паровоз, который парку подарила железная дорога. Поразительное легкомыслие! Неужели железнодорожное начальство считает такую махину безопасной для детей игрушкой? Разумеется, все опасные детали сняли, стекло заменили пластмассой, обточили острые углы. И все же огромная махина производит сильное впечатление. Только такую штуковину и ставить на игровую площадку к малышам, не ведающим страха! Им кажется, что они вот-вот полетят — только разрешите. Я много раз наблюдал, как дети лазают по многочисленным лесенкам и играют на площадках и на крыше паровоза. Больше всего им нравится играть в «ограбление поезда». Игра очень сложная, в ней целая куча правил, которые часто придумываются и меняются прямо по ходу игры. Часто мальчишки и девчонки прыгают с самой высокой точки на крыше паровоза и с глухим стуком шлепаются на землю. После таких прыжков недолго и кости переломать! Я неизменно пугаюсь, но храбрые малыши как ни в чем не бывало вскакивают на ноги и отряхивают попки, к которым налипла грязь.
Сейчас я тоже поднимаюсь на крышу старого паровоза и оттуда, с самой верхней точки, оглядываю весь парк. В первую минуту дух захватывает от радости. Я на самом верху! У меня кружится голова. Я нерешительно озираюсь по сторонам, высматривая Петру и Калли. Их нигде не видно. Медленно сажусь, разбросав ноги в стороны. Руки у меня все в саже. Она настолько въелась в паровоз, что ее не отмыть уже никогда. Я разглядываю свои руки и думаю о Петре.
В ту ночь, когда родилась Петра, я остался в больнице с Фильдой. Я не отходил от нее ни на шаг. Спал в кресле, которое придвинул к ее больничной кровати. Роскошь родильного отделения меня поразила: неброские обои, лампы и торшеры с реостатами, гидромассажная ванна. Я радовался, что Фильда рожает в таком хорошем месте, что за ней ухаживает добрая медсестра, которая время от времени кладет Фильде руку на лоб, тихо утешает или подбадривает ее.