Бригада
Шрифт:
Ребята, бывало, контакты протирают и смеются: не много ли чести, чтоб каждый вот так тереть? Может, лучше самому стакан принять, потом дохнуть на все разом - и хорош, пусть просыхают.
А так - сухой закон, по всей строгости. Ну вот. Рыбки наловили, почистили, пожарили. Сайгачью ногу я в золе запек. Все в лучшем виде. Все довольны. Да... особенно Витька Рыжий расчувствовался. Ты, говорит, как отец нам родной и как мамаша вроде. Я только тебя и Николая Ивановича здесь уважаю. И целоваться полез. А под конец, когда уже расходиться стали, на рыбалку, помню, собирались, подходит ко мне опять, глаза в сторону, то да се, бормочет... а что, мол, к примеру, будет, если в изделие посторонний предмет попадет? Я сразу почуял недоброе. Говори, черт рыжий, трясу его, чего натворил? Сознался наконец. Как родному одному тебе скажу, вздыхает. Ключ он семнадцать на двадцать два в приборном отсеке оставил. Накинул он этот ключ на гайку снизу, когда блок на место ставил, чтоб другим ключом сверху затянуть, да так и забыл его там. Только когда уже весь инструмент собрал, хватился. А изделие уже проверили, опломбировали и прокрутить успели на наличие посторонних предметов. Так ключ и не звякнул. И ведь сколько народу, и заказчики эти, носы в этот отсек совали! И хоть бы кто заметил. Рыжий-то язык и прикусил. Попадет ведь, если скажешь. А так не скажи, и не узнает никто. От изделия-то потом и винтика не сыщешь...
Я как услыхал про такое дело, чуть голоса не лишился. Да ты не переживай, Алексеич, это он меня утешает, все нормально будет. Его там будь здоров как затянуло.
О чем, скажи, с дураком говорить? Уж, кажется, сам понимать должен. Ведь как начнутся эти вибрации да перегрузки, как начнет этот ключ электронику молотить... А с другой стороны, что делать-то? Это еще хорошо, что сказал... Что всем нагорит, это еще ладно. И что целому заводу квартал не зачтут и тысячи людей без премии останутся - это полбеды. А вот что пуск сорвем - это да. Бывало такое. Не часто, но бывало. Пуск такого-то числа, в такое-то время. И точка. И попробуй не уложись. Что, почему - не важно, не нашего ума дело. И чтоб из-за какого-то разгильдяя все сорвалось! Вот так стою и думаю: а сам-то, сам куда глядел? И что теперь делать, ума не приложу! Время позднее, изделие опечатано и под охрану сдано. Не станешь же часовому втолковывать что да почему. Хоть сам туда лезь. А только и остается что на преступление идти. Пулю схватишь - туда тебе и дорога, будешь знать, как разгильдяя покрывать!
Я Витьке говорю: молчи, мол. Никому ни слова. А сам на техничку побежал, в караул. Прибегаю, а там начальником капитан знакомый. Да я их, считай, всех там знал. И меня знали. А с этим я вообще вместе воевал, в одной дивизии. Я в разведке, а он в артиллерии. Рассказал я ему все начистоту. Как хочешь, говорю, а к изделию меня допусти. Я только ключ этот, будь он неладен, на глазах твоих вытащу - и все нормально будет.
А ему вот-вот на пенсию идти. Ему только таких вот приключений не хватает. Косится на меня подозрительно и к запахам моим банкетным принюхивается. И головой качает. Нет, Серега, вздыхает, и не проси. Ничем тебе не могу помочь. Часовые знаешь какой инструктаж получили? До утра никого к ангару с изделием не подпускать. Кто бы ни был. И вообще действовать без лишних предупреждений. Вот как. Изделие-то тебе лучше знать какое. У меня там сейчас Хабибулин стоит, а сменят его Шарипов и Нечипоренко. Эти инструктаж слово в слово выполнят. Я и сам туда лишний раз сходить боюсь. Так что иди спать, говорит, утром голова свежее будет, разберетесь. И замолк. Он всегда такой был. Пока слово вытянешь - сам упаришься. Да нельзя до утра, горячусь,- утром пуск назначен. А ему хоть бы что. Ему хоть лоб расшиби, он свое твердить будет: хочешь обижайся, хочешь нет, а не могу. Устав есть устав. Махнул я на него рукой. Артиллерия, одним словом, говорю, на все точные целеуказания нужны. Никакой инициативы. Здорово меня, помню, разозлила эта его непробиваемость. Ладно, про себя думаю, сам справлюсь. На фронте еще не такое бывало... Ну, до свидания, прощаюсь, пойду спать, раз такое дело. Вот-вот, кивает, только не обижайся. Какие могут быть обиды...
Из караульного, помню, вышел, прожектора вовсю светят, у часовых под сапогами камешки хрустят. А я - раз, пока никто не видит, под проволоку и к ангару пополз. Под парами еще был, известное дело. Только чем дальше ползу, тем больше с меня этот хмель сходит. И уж кляну себя и в бога и в мать. Куда лезу, а? Да на черта мне это нужно было! Да пропади она пропадом, ихняя премия!.. Хорошо бы работали - без премии бы не сидели!.. А врежет сейчас Хабибулин из "Калашникова" и в отпуск на родину поедет за хорошую службу. И уже, смотрю, что назад поворачивать, что вперед ползти - один черт! И так всю дорогу - плачу, а лезу... А тут вдруг прожектора погасли. Ползу дальше. Дополз кое-как. Замок этот - плевое дело. Отмычки свои, как Николай Иванович говорит, достал и открыл. Залез в этот ангар. В темноте, на ощупь брезент откинул, изделие вскрыл, люк снял и только тогда спичкой вовнутрь посветил. Увидел этот ключ треклятый, сверху его и вправду не сразу заметишь... А уж светать стало, я заторопился и звякнул, когда вытаскивать стал. Минут десять лежал, дыхнуть боялся. Потом загерметизировал все как положено, залючил, пломбу заказчика на место приладил - все как было. И, чувствую, сил уж никаких нет. Залез под стапель, брезентом другим накрылся - и меня нет. Вмиг заснул. А днем меня подняли. Что, мол, за дела? Как вы сюда попали? Так и так, говорю. Сам, мол, по своей воле.
Смотрю, и бригада моя вокруг собралась, глаза на меня таращит. А изделия нет. Не слыхал даже, как вывезли. Да ты как сюда попал?
– тоже изумляются. Мы ж тебя обыскались! А у Рыжего, гляжу, морда, как самовар, сияет. Алексеич, орет, да ты ж все проспал! Пуск-то уже был! И все в лучшем виде прошло. Я ж говорил, что все нормально будет, а ты чего каркал? Такую красотищу проспал, эх ты! Разоряется. И рассказывает мне, чего видел: вначале, знаешь, будто звезда падать стала, а потом будто солнце вспыхнуло. И нет звезды. А мы как раз уху пробовали из судаков. А мне, спрашиваю, ухи-то не оставили? Да какой там!
– машет. Ты что... день уж прошел. Но мы завтра еще сходим. Ты только смотри не проспи, и по плечу меня хлопает.
Значит, интересно было поглядеть?
– допытываюсь. А он, сукин сын, еще скалится. Такого в кино, говорит, не увидишь. Я было развернулся, да ребята меня за руку схватили. За что, мол, ты его так? А за то, что ухи мне не оставил, говорю. И ключ этот из кармана выхватываю. Сейчас, сейчас, приговариваю, сейчас тебе еще не такие звезды привидятся! Ребята меня опять схватили, да ты что, в самом деле, говорят, на него-то накинулся? А он ключ свой увидел, рот разинул - и ни с места. Я было замахнулся, потом бросил ключ на пол, сплюнул и прочь пошел. А он за мной сразу побежал. Алексеич, только не гони, ноет, лучше дай как следует, только из бригады не гони. А я только твержу: уйди, мол, по-хорошему, уйди от греха...
Я в курилке посидел чуток, в себя пришел и снова в караул направился к тому капитану. А он на меня глядеть не хочет. Слышь, говорю, покажи ты мне этого самого Хабибулина. Охота мне на него взглянуть. А вон, говорит, видишь, у окна чернявый такой, автомат чистит? Теперь видел? Скажи спасибо, что он тебя не видел. Мне спасибо скажи!.. И нечего на меня тут глаза пялить!
– орет. Я ж как знал, как толкнул меня кто! Минуты не прошло, за тобой вышел. Гляжу - точно: ползет разведка, инициативу проявляет! Лысина под прожекторами, как луна, сияет, а ректификатом вообще за километр несет. И орать уже нельзя, и назад тебя тащить поздно, сам еще под пулю попадешь. Счастье, что сигнализацию да прожектора отключить успел. Хорошо, он еще там, за ангаром, шел... Я к нему, туда кругом обежал и минут сорок у него противопожарное оборудование проверял, пока ты там скребся... А сам злой еще дальше некуда. Иди отсюда, говорит, по-хорошему. Я, понятное дело, только руками развел. Что тут скажешь... Ему, оказывается, уже приказано было караул сдать и под домашний арест до выяснения. И меня потом куда надо вызвали. Пиши, говорят, объяснение. Написал все как есть. И сразу к Сергею Павловичу кинулся. Он все бросил и прямо к начальнику гарнизона поехал. Еле отстоял капитана, а то уж совсем трибуналом запахло. А Витюля наш только на вторые сутки заявился. Где он шлялся - черт его знает! Отощал, гляжу. Бумажку мне сует какую-то мятую. А там заявление - по собственному, мол, желанию. Держать-то я вообще никого не держу. Не в моих правилах. А тут озлился. Ты, говорю, мне сначала весь инструмент сдай как положено и халат. А пока не сдашь, я с бумажкой твоей знаешь куда схожу? Тащит инструмент. А там одного ключа не хватает. Того самого. Где, спрашиваю, опять, что ли, в космос наладил? Молчит, мнется и глазки опустил. Потом, гляжу, из кармана достает. Он, видишь ли, хотел его себе на память оставить. Ну, тут я вообще из себя вышел. Чуть на месте его не пришиб. А ну положи на место, ору, и почистить мне его весь как положено! И халат мне накрахмаль, чтоб стоймя стоял! Он как пуля выскочил. Да... Считай, лет двадцать прошло, даже больше, а до сих пор вот как вспомнишь, так вздрогнешь. Хоть на войне и похлеще бывало.
Ну а потом... лучше уж не вспоминать... Третий месяц, помню, сидели мы там безвылазно. Изделие за изделием. Но все вроде гладко проходили. Надежные, как часы. Научились, ничего не скажешь...
И вот сижу как-то у стенда, тумблерами щелкаю. Все в норме, все в допуске. И вдруг орут: Сидоров, телеграмма! Какая еще телеграмма, думаю, тут оторваться нельзя, совмещенная проверка все же и заказчик тут же, не отойдешь. Потом скажет: все сначала проверяй. Опять орут: Сидоров! Отвяжись, кричу, пока не кончу, не отойду.
А ко мне сам Главный идет с той телеграммой. Сергей Алексеевич, говорит, ты оторвись, прочти... И кому-то рядом вполголоса: а ну быстро мою машину. Не помню уж, как меня в эту машину усадили. И на аэродром. Что ж ты, Галя, думаю, хоть бы дождалась. Продержись, мне только бы успеть. А смерти я тебя не отдам. Приезжаем, а самолет на Москву уже улетел. Следующий только утром. Поедем, говорят, ночь переспишь, утром привезем. Я им не помню что ответил. Может, и ничего. Иду, ничего не вижу. Лишь бы подальше от всех. Сел на какой-то бугорок. Ночь всю просидел. Звезды, помню, здоровенные, как осветительные ракеты. Даже шипели будто. А так тихо было, без ветерка. Только под утро теплым дыхнуло в лицо... А может, показалось.
В Москву прилетел, да уж поздно... Той же ночью и умерла.
Что делать? как жить?
– ничего не знаю... Что ж, думаю, такое, а? Ведь за пять минут мог бы долететь, ну за десять! На этих своих изделиях, будь они трижды прокляты! Для чего я их сделал столько? Ведь не к человеку чтобы прилететь да спасти, а наоборот совсем, так ведь выходит? А пропади они пропадом! Сколько ж можно... Жизнь-то, считай, твоя кончилась. Вон сыны без матери остались. Без отца росли, а без нее теперь остались. Нет, думаю, хорош. Ужели не заслужил? Смерть ведь как змея! Прячется до поры, будто и нет ее вовсе, чтоб вообще про нее забыли. А потом как ужалит! И не понять, для чего жил, даже подумать не успеешь. Назад уже лечу, а себе одно твержу: хватит! Как заведенный... Прилетаю и к Главному с заявлением. Главный ко мне выбежал, обе руки тянет. Что ж ты мне раньше ничего не сказал? Что ж ты молчал? Да я б в Москве всю медицину на ноги поднял!