Бригадир
Шрифт:
– Кончай базар, – перебил его Невский. – Кто пацанов нести будет, решили? – Влад огляделся. – Мы, вшестером, Антоху возьмем.
– Все на мази, босс. Слона мои понесут, – торопливо кивнул Сокол и сделал стоящим в отдалении браткам характерный жест, чтобы те подошли. – Гляди, даже по росту отобрал, чтоб удобнее нести было. И чтоб под ноги смотрели! – Сергей оглянулся к пацанам и, прищурившись, гневно зыркнул глазами. Напомнил, на всякий случай: – А то в прошлый раз, когда Перец споткнулся, бедолага Шкаф чуть раньше времени в могилу не кульнул, бля. Вниз головой.
– Индеец не выпадет, – холодно сказал Медведь, наблюдая за тормозящими рядом катафалками. – Его гроб еще в Коми заколотили. – Он сглотнул подступивший к горлу комок. – На такое нельзя смотреть.
– Сестре Слона повезло больше, – кивнул Вишня. – Можно хоть попрощаться, напоследок. Как живой лежит, я утром в морге видел. Когда работу гримера и прикид заценивал. Так что…
– Кантуйте аккуратно, пацаны, – напомнил Сокол.
– Сделаем, –
– Ладно, – прервал болтовню Влад. – Все, братва. Начинаем. Пошли!..
Под нудные звуки маленького духового оркестра братки вытащили гробы из катафалков, погрузили на плечи и понесли к не столь уж далекому месту захоронения – центральной аллее с шикарными дорогими памятниками, где располагались самые престижные места, большинство из которых уже было занято погибшими в разборках бандитами и безвременно павшими от пули наемного убийцы крутыми коммерсантами и влиятельными чиновниками. Часть ограниченных по количеству, но пока еще свободных «блатных» мест была забронирована и оплачена заранее и теперь терпеливо ждала своих хозяев. Священник шел рядом с покойными, во главе процессии. Сзади – несущие фотографии в рамках, безутешные, с трудом передвигающие ноги родители Антохи и сестра Слона, за ними – родственники, друзья, братки с цветами и венками. Подошли к свежевыкопанным могилам, возле которых уже поджидали хмурые похмельные мужики с длинными полотенцами и лопатами. Рассредоточились вокруг, опустили гробы на землю. С гроба Кости сняли крышку, и перед ним тут же упала на колени и заплакала Наташа. Ее взяли под руки, подняли. Батюшка начал отпевание, махая кадилом. Одним словом – все, как обычно. Большинство присутствующих братков знали процедуру похорон наизусть. Насмотрелись, за столько лет, до рыготы…
Когда отпевание было завершено, могильщики заколотили крышку, опустили гробы вниз и прежде чем начать закапывать, по старому русскому обычаю дали возможность каждому бросить в ямы по горсти земли. И тут мать Антохи вдруг неожиданно вырвалась из крепких объятий беззвучно плачущего мужа и бросилась к могиле сына, в приступе помешательства явно намереваясь сигануть вслед за гробом. Поймать ее успели лишь в последний момент, на самом краю, привыкшие ко всему могильщики. Оттащили в сторону, передали мужу и родне и, получив знак от Невского, начали торопливо засыпать могилы. В течение пары минут все было кончено. На свежие песчаные холмики положили цветы и венки с траурными лентами, у изголовья воткнули деревянные лакированые кресты и поставили фотографии. На месте крестов через две недели должны быть установлены заказанные Вишней огромные обелиски из черного гранита, с портретами Антона и Кости. По две тысячи баксов за штуку.
Ну, вот и все. В последний раз взглянув на места вечного упокоения Индейца и Слона, Влад закурил, сунул руки в карманы куртки и вслед за участниками церемонии направился к выходу с кладбища. Рядом, глотая сигаретный дым, молча шли угрюмые и задумчивые Марат, Гарик, Вишня и Медведь. Не было видно лишь Сокола, то ли замешкавшегося где-то сзади, у могил, то ли ушедшего далеко вперед.
И тут вдруг жахнуло. Мощно, ярко, сокрушительно. И, как всегда – совершенно неожиданно. Почти под самыми ногами идущих вдоль помпезных захоронений центральной аллеи Витька, Вишни и Гарика. Сильнейшей взрывной волной Влада отбросило в сторону, метров на пять. Последнее, что успел запомнить и почувствовать Рэмбо, прежде чем потерял сознание от удара головой о бетонные плиты, – это дрогнувшая, явственно покачнувшаяся под ногами земля, острая боль в левом боку, подпаливший волосы и левую щеку огонь и пролетевшая прямо перед глазами чья-то оторванная нога. В следующий миг его череп соприкоснулся с тротуаром, раздался глухой звук – бум! – и наступила тишина. Но не абсолютная, как четыре дня назад в Сыктывкаре, а рваная, словно старая половая тряпка, то и дело нарушаемая доносящимися снаружи звуками, в которых преобладал истошный крик, и длившаяся, слава богу, не очень долго. От силы минуту, как чуть позже сказал ожививший бригадира посредством пощечин Сокол.
Когда приведенный в чувство Невский открыл глаза, сел на пятую точку и, морщась от боли в ребрах и голове, огляделся, его замутненному взору предстала удручающая картина. Вокруг все кричали, плакали, бегали, суетились, на бетонных плитах корчились раненые. Там, где только что шли Вишня и Гарик, зияла воронка, шириной метра два и глубиной с полметра – бомба была заложена у самого края дорожки, идущей вдоль аллеи. Скорее всего в мусорнике. Все пространство вокруг места взрыва было залито кровью, усеяно фрагментами тел и тлеющими обрывками одежды. Изуродованные до неузнаваемости, свежим фаршем лежащие неподалеку трупы Вишни и Гарика представляли из себя страшное и тошнотворное зрелище. Насколько мог видеть Влад, кроме них двоих, оказавшихся ближе всего к месту закладки, мгновенно погибли еще четыре человека – шедший чуть позади старших Зуб, посланец от «тамбовцев», проломленная осколком бетонной плиты голова
– Как ты, босс?! – перед глазами мелькнуло перекошенное лицо стоящего на коленях Сокола. – Сильно ранен?!
– Я… нормально… – Невский застонал, стиснул зубы. Тронул ладонью попахивающую горелым волосом обожженную щеку и опустил взгляд на ноющий левый бок. На безнадежно испорченной кожаной куртке, рядом с сердцем, зияла глубокая и обширная рваная дыра, в которой застрял рифленый кусок железа толщиной с мизинец, то ли болт без шляпки, то ли обрезок арматуры. Такими «сюрпризами» чеченские боевики начиняют свои адские фугасы, для большего поражающего эффекта. Попади такая хреновина в голову или незащищенный торс – и абзац. Без вариантов. Если не сдохнешь сразу, так истечешь кровью, один хрен. Но Владу повезло. Кевларовый бронежилет он утром не надел, банально забыв в утренней запарке. Вспомнил о нем только в джипе и решил не возвращаться – плохая примета. А вот поди ж ты! Нашлась броня не хуже. От неминуемой смерти его спасли лежащие в нагрудном кармане тугие пачки денег, взятых из банковского сейфа. Триста стодолларовых купюр с портретом Бенджамина Франклина погасили скорость и силу смертоносного осколка, оказавшись для него непреодолимой преградой и не дав сделать свое черное дело.
«Спасибо тебе, Антоха, – подрагивающими пальцами коснувшись намертво засевшего в бумажной пачке ржавого болта, подумал Невский. – Спасибо, братишка. Видишь, вот и пригодилась доля. На все сто процентов пригодилась. Ты ведь этими деньгами мне жизнь только что спас, старик. С того света дотянулся».
– Надо уходить, Влад! – хватая Невского под мышки и дергая вверх, заполошно кричал Сокол. – Они могут ждать где-то рядом! Заряд с дистанционкой был максимум сто метров радиус! Значит, кто-то нас вел, и на кнопку жал, когда вы мимо проходили! Буля, мать твою, па-ца-ны! Сюда, быстрее! Босс ранен!
– Да не кричи ты так, – поморщился Рэмбо, крепко обхватив рукой шею Сокола, бульдозером прущего сквозь толпу к выходу с кладбища. Влад с трудом передвигал ноги и держал в вертикальном положении норовящее сложиться в коленях и пояснице ватное тело. Перед глазами все качалось, в голове шумело.
– Падлы. Я знаю, кто… – договорить Невский не успел. Подбежавшие братки, человек пять, подняли его на руки и бегом понесли к стоянке. Когда Влада буквально затолкали на заднее сиденье тотчас сорвавшегося с места «Чероки», за рулем которого сидел живой и почти невредимый, если не считать царапины на виске и измазанной кровью куртки, Фрол, где-то вдали, с восточной стороны шоссе, уже слышался вой милицейского наряда. Видимо – вызванного сразу после взрыва соглядатаями из притулившейся на краю площади серой «Волги». Ни братва, ни даже журналюги на таких неповоротливых, вечно ломающихся совковых рыдванах никогда не ездят. Это – контора. Ослиные уши Большого Дома. К гадалке не ходи. Впрочем, для Рэмбо это не имело значения и расклада не меняло. Максимум, чем могли напрячь его легавые – это снятием показаний, как с потерпевшего. Главное в другом – он жив и, вопреки планам ублюдка, приказавшего заложить бомбу на кладбище, способен врубить ответку по полной программе. Знать бы еще наверняка, где паскуду затихарившуюся искать? Где?!
Шикарные поминки с концертом легенд русского рока, понятное дело, не состоялись. До вечера, пока менты работали на месте взрыва, собирали улики, снимали показания с потерпевших и очевидцев, Невский пролежал дома, приходя в чувства под охраной целой группы вооруженных бойцов, дежуривших как снаружи, на улице и в подъезде, так и внутри квартиры. Срочно вызванный доктор – тот самый профессор из армейского госпиталя – осмотрел Влада, поджав губы повертел в руках продырявленную пачку баксов с застрявшим внутри болтом, обработал ссадины, наложил тугую повязку на превратившуюся в один сплошной синяк грудь. Сказал, что за его более чем двадцатилетнюю практику две взрывные травмы в течение недели у одного и того же пациента случались лишь в Афганистане и Приднестровье, но никак не на мирной гражданке, сделал Рэмбо обезболивающий укол, выписал рецепт на снотворное и ноотропил, стимулирующий деятельность головного мозга после травмы, и настоятельно посоветовал Невскому, если тот не хочет загреметь в больницу всерьез и надолго, соблюдать строгий режим и полный покой в течение минимум трех недель. А лучше – уехать из города куда-нибудь в тихий уголок и провести это время в окружении берез и сосенок, журчащей водички и прочего недоступного в мегаполисе благолепия целительной матушки-природы. Уходя, полковник резюмировал: