Бригадир
Шрифт:
– Звиздеть языком все горазды, – философски сказал вслед старику телохранитель. – А колхозные коровы, бля буду, у него сами по себе с голоду передохли. Он ни при чем. Алкаш Ельцин виноват.
– Ладно, хорош по ушам ездить, заезжай давай, – приказал Влад. – Вон там, у баньки, тачку поставь. Чтобы из любого окна видно было. Фиг их знает, местных Маугли. Скрутят чего-нибудь втихаря, потом хрен назад уедешь. Да и спиногрызы местные – тоже явно не тимуровцы, если Медведю верить.
– А когда они ими были? – ухмыльнулся Денис. – Разве что в черно-белых советских фильмах про пионэров. А в жизни – дремучая тупость, жлобство и врожденная злоба на всех, кто лучше тебя живет. Быдло – оно быдло и есть. И так у нас в деревне будет всегда. Потому как… особенности национального характера.
– Надо же. С чего такая внезапная злость на честных тружеников села? Подойди к тачке, глянь в зеркало, – улыбнулся Невский. – Джек-Потрошитель отдыхает. Колись давай, какая муха светлый образ Ильича обосрала?
– Да есть причина, – мотнул головой Фрол. – Это личное. Ты, вот, хоть родом из Питера, почти
– Что понять? – Влад жадно затянулся сигаретой и взглянул телохранителю в глаза.
– Разницу. Мои родственники раньше в Таджикистане жили. Дом у них был свой, в Душанбе. С розами и персиками. Тетка – учительница географии, ее муж – классный инженер-строитель, и две дочки. Семнадцать и пятнадцать лет. Когда там звери начали аллах акбар кричать и русских средь бела дня резать, из окон выкидывать и расстреливать, они сели на старенький «Москвич» и чудом из города вырвались, под обстрелом боевиков. Семь дырок в кузове. Заднее стекло вдребезги. Слава богу, все остались целы и бензобак не дырявый… В общем, оставили все – квартиру, мебель, вещи. Успели собрать лишь один чемодан, плюс – документы и деньги. Добрались до наших военных, а там уже сумасшедший дом. Круговая оборона. Тысячи беженцев. Паника, слезы. Абреки обдолбанные часть окружили, сунулись в горячке, но наши солдатики по ним очередью из пулемета прошлись, из пушки пару раз ебнули, и те сразу обосрались и отступили. И больше близко не подходили, только издали по ночам наугад шмаляли, суки! – Денис сплюнул под ноги. – Два дня жили, как на передовой. Потом на транспортном самолете в Россию прилетели. Поселили их на первое время, вместе с остальными, в пионерлагере. Зимой. Ни отопления, ни электричества, ни воды. Устроились кое-как, совместными силами, печку из бочки смастерили. Снег на костре растапливали. Никто не ныл, даже маленькие дети. Живы, на родину, домой вернулись – значит, самое страшное позади, все будет хорошо. Сунулись к иммиграционным чиновникам, так, мол, и так, мы беженцы. Не лохи какие-нибудь, специалисты. Готовы честно работать на благо России. Нам ни Москва, ни Питер не нужны. Сойдет и провинция. Только скажите, куда ехать и дайте хоть какое-нибудь более-менее сносное жилье. Дальше мы сами выкрутимся. Руки-ноги-голова на месте, не пропадем. Знаешь, что им ответили? Мы вас сюда не звали! Вот вам и родина. Уродина… В конце концов отправили их, вместе с другой такой же семьей, только с тремя детьми, в колхоз, – Денис снова глянул на дом бывшего председателя, – с названием «Дружба народов»! Как будто специально подобрали. Ну, думали, повезло. Не какой-нибудь Пиздапропащенск дремучий, а всего тридцать километров от Твери. Считай – самый центр России, до столицы рукой подать. Дали каждой семье пустующий дом с дырявой крышей, по которому ветер гуляет. На дворе – февраль месяц. Фигня. Обустроились… Тетка, учительница истории, пошла навоз из-под коров выносить, муж и тот, второй, мужик в машино-тракторную станцию устроились слесарями, ржавое списанное железо начали реанимировать. Без единой новой запчасти. Да так, что местные умельцы охуевали. Одним словом, дела пошли. Председатель налюбоваться не мог, на руках носил. Не пьют, трудятся день и ночь. Не то что местные тунеядцы и алкаши. Появились кое-какие деньги. Весна пришла. Грязь высохла. Вот они, наивные, и стали обустраиваться. Как там, на юге. Дом отремонтировали, любо-дорого, забор новый поставили, теплицы, участок в порядок привели и даже не поленились из Твери тротуарную плитку привезти, чтобы дорожки, значит, на территории вымостить, вместо досок. Цветы – надо же! – на клумбах посадили! Какая неслыханная наглость! Местное быдло тему просекло, раз сунулись – дай в долг. Хрен на рыло, иди заработай. Два сунулись – дай на бутылку. Ответ тот же. Вежливо, без матюков, но доходчиво… А потом началось. Детей второй семьи в местной школе начали задирать и чуханить, учителя стали придираться, валить по всем предметам, на работе у родителей тоже проблемы в отношениях начались. Прямо так, в лицо, и говорили: «Вы, суки-урюки, чего в Россию приперлись? Чего красоту здесь навели? Розы-мимозы у них в саду, понимать! Чтобы нас, таких сирых и убогих, мордой в грязь ткнуть?!» Самое удивительное, что сами, гады, отлично понимают, что в говне по уши живут именно потому, что ничего делать не хотят. На красивые дома и ухоженные дворы переселенцев, которые день и ночь вкалывают, посмотрят – и черной завистью и злобой исходят. Но самим палец о палец ударить, чтобы было так же, лень. Лучше, как все, не выделяться из толпы быдла. Иначе заклюют. Водку жрать и власть хуями обкладывать – святое дело. Гораздо легче уничтожить чужое, чем построить свое.
– Это точно. И чем все закончилось? Вернулись к чуркам? – вздохнул Влад.
– Кончилось тем, что когда и тех и других родителей дома не было, в Тверь уехали, буржуи этакие, новую мебель покупать, в дом вломились пятеро пьяных сопляков, от четырнадцати до семнадцати, скрутили и изнасиловали обеих дочерей, а уходя, подожгли дом. Вроде как просто пожар случился. Пойди потом докажи. То, что три часа подряд творилось в доме, с истошными криками о помощи и диким ржанием ублюдков, видели и слышали все соседи, но никто даже не думал вмешаться или ментов вызвать. Потому что мент – тоже свой, местный. Смотрели, твари, потешались. А детей второй семьи – там трое мальчишек было, восемь, десять и четырнадцать лет – одноклассники избили до полусмерти в школе. Идиоту было понятно что все заранее подготовлено
– Дикая история, – нахмурился Невский. – Ну и как сейчас твоя тетка? Жива, здорова?
– Да, вполне, – кивнул Фрол, запрыгивая за руль джипа. – Озлобленные восемью убийствами за одну ночь селяне хотели приехать в Тверь и порешить ее, всем скопом, но жители дома – почти все семьи военных – узнали, что к чему, и неожиданно для Марины встали на ее защиту, через местную газету пообещав убить каждого, кто сунется. И те не решились. Так и затихло. Марина сейчас снова замужем, за отставным военным. У нее все нормально, насколько может быть.
– Давно это случилось?
– В девяносто втором. Три года назад, – Денис захлопнул водительскую дверь «Чероки». Невский пошел открывать ворота.
Вернулся дядя Гриша с ключом от амбарного навесного замка, поколдовал у двери, открыл. Первым шагнул внутрь, бросив через плечо короткое и почти ребяческое:
– Айда.
Невский и Денис переступили высокий порог. В нос сразу пахнуло сыростью нетопленной всю минувшую зиму избы и еще чем-то, гораздо более приятным. Кажется, это был аромат висящих на стене сухих березовых веников для бани. Миновали просторные сени, с заставленными всякой утварью полками, оказавшись сначала в кухне, добрую половину которой занимала облупившаяся русская печь, а затем – в большой, полутемной из-за задернутых плотных занавесок горнице, совершенно не похожей на брошенное хозяевами жилье. Здесь было уютно и чисто, не считая толстого слоя пыли, покрывавшего все без исключения поверхности. Круглый, под скатертью, стол у ближнего окна, стулья, массивный шкаф, комод с накрытым кружевной салфеткой стареньким телевизором, диван у стены, большая, аккуратно застеленная одеялом железная кровать за шторой, в супружеском алькове. Книжная полка. На стенах – выцветшие от времени черно-белые фотографии в рамках и старинные часы-ходики с неподвижно застывшими на цепочке гирьками в форме еловых шишек. В дальнем углу – икона с потухшей лампадкой. И – давящая на уши тишина.
– Как в старом кино, – покачав головой, улыбнулся Фрол, бросая на пол большую спортивную сумку с вещами. – Точь-в-точь. Я ведь, признаться, никогда еще в настоящей деревенской избе не был. Первый раз.
– Я, считай, тоже, – поддержал телохранителя Рэмбо, одну за другой отодвигая шторы на окнах. – Разве что в далеком детстве, лет в пять. К родственникам в псковскую область ездили, на похороны. Почти ничего уже не помню. Кроме гроба в сенях, жуткой вони в хлеву и дикого хрипа умирающей в луже крови свиньи с наполовину отрезанной башкой и вращающимися зенками.
– Приятные воспоминания, – хмыкнул Денис. – Кошмары не мучили?
– Всю следующую ночь спать не мог, – признался Невский. – Но не из-за хряка. Бабка, дура, ляпнула, что дед на том самом диване сдох, где мне постелили. Вот и казалось, что когда все отключатся, он встанет из гроба, придет и… в общем, до утра глаз не сомкнул.
– Дурак, значит, тот, кто хряка валил, – деловито заметил дядя Гриша, пропустив мимо ушей историю со жмуриком. – Сначала надобно ножом в сердце, чтобы боров сразу издох, а после уже щетину опалить и голову резать! Умельцы, туды их! Ну, устраивайтесь, – видя, что гостям уже не до него, старик обвел рукой горницу, крякнул и нехотя двинулся назад с обиженным выражением лица. У двери все ж таки не удержался, оглянулся на Влада и Дениса и, помявшись, спросил:
– Слышь-ка, бизьнесьмены, вы, это… не привезли с собой ничего, что ль? Совсем?
– Обижаешь, дядя Гриша, – мигом сообразив, о чем идет речь, Фрол опустился на корточки, вжикнул «молнией», достал из сумки литровую бутылку сорокоградусного счастья, полиэтиленовый пакет с закусью и протянул все это соседу Медведя. – Это тебе. От нас лично и Пашки. За пригляд за домом и вообще.
– А сами-то? – принимая гостинец, жадно сглотнул слюну дядя Гриша. – За встречу, а? – Глаза старика мгновенно вспыхнули, предвкушая веселый вечер.
– Мы не пьем, отец, – покачал головой Фрол. – Влад только после аварии, на машине разбился. Нельзя ему. А я завязал давно. Потому что западаю на это дело. Как в рот попало – считай, на неделю загулял. Так что ты сам распоряжайся. А мы, если не возражаешь, отдохнем чуток с дороги. Ладно, батя?
– Понял, понял, – торопливо закивал дед, пятясь и бережно прижимая к груди драгоценную халяву. – Так я разве против? Я завсегда… рад… ну, это… в общем, пошел я. Отдыхайте, сынки. – И дядя Гриша с завидной для его почтенного возраста резвостью метнулся к себе в дом, где – как пить дать – тут же свинтит пробку, достанет стакан и начнет орудовать открывашкой, сгорая от жажды продегустировать немецкую водку и заесть ее диковинными заморскими консервами.