Бриллиант для Слепого
Шрифт:
— Работайте, — махнул генерал рукой и кивком головы указал на мужчину, сидевшего на стуле перед столом.
Профессор Томский взял второй стул, поставил рядом. Тихим голосом, глядя в глаза Князеву, произнес:
— Меня зовут Михаил Львович, фамилия Томский. А ваше имя?
— Николай Николаевич Князев, — услышал он спокойный ответ и взглянул на руки пациента. Ладони лежали на коленях, пальцы не вздрагивали.
— Очень приятно, Николай Николаевич. А ваше настоящее имя?
— Я вижу, вы человек проницательный, я им целый день твержу, кто я, думал, и вы из их компании, — произнес Князев. — Настоящее мое имя Николай Романов. Честь имею, очень приятно, — Князев победно посмотрел на полковника и генерала Потапчука. Томский спокойно продолжал:
— Я прошу вас оставить нас наедине с Николаем Романовым. У нас конфиденциальный разговор. Генерал и полковник покинули кабинет.
— Расскажите мне о своем деде.
— Прадеде. Вас интересуют мои предки?
— Да, очень.
— Что ж, если вам угодно, слушайте.
Князев начал издалека. Каждое имя подкреплялось датами рождения, венчания, восшествия на престол, подробностями личной жизни. Томский слушал, глядя в глаза своему собеседнику.
— Достаточно, — тихим голосом произнес он.
— Я вижу, вы верите мне?
— Безусловно, каждому вашему слову. А нельзя ли поподробнее о дне вчерашнем?
— Вчерашний день? Конечно, можно.
Князев пересказал вчерашний день до того момента, как он вышел из Кремля, увидел на Красной площади девочку с ярко-желтым воздушным шариком. После этого был провал. Князев напрягся, сжал колени пальцами, его губы затряслись, а взгляд затуманился, словно над голубой гладью поплыл дым.
Профессор вел беседу умело. Он понимал, что, если псих-маньяк и сможет вспомнить то, что, их интересует, то лишь маленькими фрагментами, из которых ему, профессору Томскому, предстоит сложить цельную картину.
И он начал задавать вопросы, иногда короткие, иногда более сложные, в каждом из них преследовал определенную цель. Князев вспоминал с трудом: охранник, банка с водой, портфель.
Опять серия вопросов. Томский сообразил, игра с банкой — это часть плана, невероятно хитроумного, выверенного как в математике, где каждое последующее действие цепляется за предыдущее.
Они опять вернулись к ярко-желтому воздушному шарику. О страхе Князев не вспоминал, но капли воды на брусчатке вспомнил. Заговорил, о воде, пластмассовой крышке, двух мужчинах, витринном стекле, манекене. «Значит, он бежал», — понял Томский.
Профессор иногда ставил себя на место пациента, иногда пытался смотреть на него со стороны. Он вспотел, устал, но продолжал вести беседу, выуживая один ответ за другим. Князев Томского не боялся, как не боялся никого, чувствуя себя великим, богоизбранным, а всех остальных — своими подданными. Профессор казался ему человеком безобидным, не желающим ему, Николаю Третьему, зла. Поэтому с ним можно было быть вполне откровенным.
Шаг за шагом профессор Томский подвел пациента к тому, что тот вспомнил о подземном переходе, где был арестован. Почти шесть часов ушло на разговор. Сотни, а может быть, тысячи вопросов было задано и тысячи ответов услышал член-корреспондент Михаил Львович Томский. И он смог наконец выстроить картину преступления.
— Где квитанция? — спросил он как бы между прочим.
— Квитанция у меня. Надеюсь, вы мне верите?
— Да, конечно, иначе я бы с вами не разговаривал.
Человек, возомнивший себя прямым наследником царской фамилии, запустил руку в левый карман френча. Но карман был пуст.
— Портмоне! — он ощупал все карманы. — Милиция, наверное, забрала. Я требую вернуть мне квитанцию и кошелек. Портмоне не было. Профессор вышел в приемную.
— Мне кажется, я свое дело сделал, — сказал он.
— Сделали? — вскинув брови, изумился генерал Потапчук.
— Да, — твердо произнес Томский. — Он рассказал мне все, но не вспомнил о бриллианте, он сдал портфель в камеру хранения на Белорусском вокзале. Если мне не изменяет память, именно с Белорусского вокзала Николай Второй на специальном поезде отправлялся в Могилев. На специальном царском поезде, — уточнил профессор. Квитанция в портмоне.
— Но у него не было при себе портмоне, при нем и денег не нашли, — заметил генерал и тут же вызвал полковника. Профессор Томский стоял. Он устал сидеть.
— Нет, не было, — подтвердил полковник, — никакого портмоне при задержании у гражданина Князева не было.
— А милиционеры не могли его присвоить? Полковник хрустнул суставами пальцев.
— Товарищ генерал, все может быть. Но, думаю, они бы не рискнули.
— Полковник, Князева в камеру.
— В какую камеру, генерал? — вмешался профессор Томский. — Его надо в институт, он на самом деле болен, это тяжелая форма маниакального психоза, — и далее профессор произнес тираду, состоящую из медицинских терминов, от которой у Потапчука даже зубы заломило, как от ледяной воды в жаркий день.
— Хорошо, профессор, но до возвращения бриллианта он побудет у нас. Спасибо, — генерал пожал профессору руку. — Полковник, едем на вокзал, нужна фотография Князева.
— Она у нас есть.
— Нужна сегодняшняя фотография. Быстро сделать, и едем на вокзал. Может быть, портфель стоит там.
Федор Филиппович довольно потирал руки. У него появилась надежда, он даже представил себе, как войдет в кабинет к своему шефу и твердым голосом, спокойно доложит о том, что бриллиант найден. И, как бы между прочим, подчеркнет свою роль во всем этом сложном деле, попахивающим международным скандалом. Впервые за последние годы ему не пришлось прибегать к помощи Глеба Сиверова.
Через двадцать минут генерал, полковник и еще три милицейских чина на двух машинах мчались к Белорусскому вокзалу. В камере хранения уже находились свои люди, было дано жесткое указание портфели из камеры хранения никому не выдавать: портфель с банкой, закрытой пластиковой крышкой, должен остаться в камере хранения.
Генерал нервничал невероятно, он курил сигарету за сигаретой, забыв о предупреждении врачей, ему хотелось кричать на водителя, ударить кулаком в спину:
— Да едь же ты, черт подери, быстрее! Еще быстрее!