Бриллиантовый крест медвежатника
Шрифт:
Он оставил пролетку за квартал до здания банка. Уже заметно стемнело, и у парадных подъездов домов фонарщики с лестницами через плечо зажигали фонари.
– Ты ждешь меня до половины первого, – наставительно сказал Савелий, принимая из рук Мамая саквояж. – А затем уезжаешь и садишься в поезд.
– А как же вы, хузяин? – сморгнул Мамай.
– Приду я или не приду, ты в половине первого уезжаешь и садишься в поезд, – настойчиво и твердо повторил Савелий. – Дальше я сам. Не забывай, что тебе надобно будет еще присмотреть за Лизаветой. Все, до встречи.
– До встырещи, – эхом повторил Мамай и добавил уже в спину Савелия: – Удащи.
Со стороны Черноозерского сада была слышна музыка – то в развеселой ресторации Ожегова наяривал дамский оркестр, возбуждая у посетителей желание веселиться, а главное, выпивать и угощать шампанским своих дам.
Эта музыка весьма раздражала городового. Вот ведь – люди пьют, закусывают, ведут разные беседы друг с другом, вокруг много нарядных дам, а ему, только заступившему в наряд, всю ночь мыкаться возле этого здания. Нет, положительно, собачья жизнь служить в полиции в нижних чинах. Всякий тобой командует, кому не лень. Даже этот сопля Милашевский, без году неделя в полиции, и тот ему начальник, потому как коллежский регистратор. Какой-никакой, а чин. Когда же ему обломится повышение или хотя бы какая медная медалька за выслугу или беспорочную службу?
Городовой в сердцах сплюнул и оперся спиной о холодный фонарный столб. Ну и чего тут выстаивать всю ночь, скажите на милость? Тем более что внутри банка – сигнализация, телефон и двое здоровенных охранников. Кому при таком раскладе взбредет в голову забраться в этот чертов банк?
В ресторации заиграл раздухаристый канкан. Послышались повизгивания танцовщиц, задирающих перед публикой ножки в ажурных чулках и обнажающих кружавчики и рюши шелковых панталон. Городовой никогда не видел, как пляшут канкан, но знал, что сей танец – ого-го! – весьма и весьма смелый. Воображение, которое, скорее на беду, чем на пользу, имелось у нижнего чина, стало услужливо вызывать в его мозгу картинки с танцующими девицами. Смех, музыка, приватные кабинеты, куда можно при желании пригласить понравившуюся плясунью и провести с ней незабываемый вечер. Вот жизнь! Городовой вздохнул и сглотнул слюну.
А в это время тенью скользнувший к запасному выходу в торце здания Савелий уже доставал из саквояжа свои крючочки.
Замок, запирающий двери, был ему, конечно, знаком. Плохо было то, что, по всей видимости, его долго не открывали. Родионов снова полез в саквояж, достал одну из масленок и несколько раз нажал на нее, сунув носик в замочную скважину. Запахло керосином. Затем, с минуту подождав, он наполовину засунул в скважину один крючок и на четверть другой, много тоньше, потом одновременно повернул их по часовой стрелке два раза. Замок дважды щелкнул и открылся.
Медленно, очень медленно открыв дверь, чтобы, не дай бог, не скрипнула, Савелий вошел в здание. Так же медленно, без единого скрипа, он прикрыл за собой дверь и попытался закрыть замок, но тот, сделав один оборот, не пожелал сделать второго. Дверь хоть и заперлась, но язычок замка зашел за скобу совсем чуть. Не желая тратить время на эту треклятую дверь, Савелий зажег керосиновый фонарь и огляделся. Вокруг него были ведра, лопаты и метлы. В углу степенно стояли два большущих лома.
«Подсобка», – подумал Савелий и, осторожно ступая, двинулся вперед. Скоро высветились несколько ступенек и обитая железом дверь, запертая на два английских замка.
Спустя четыре минуты Родионов, почти не дыша, поднимался по выщербленным гранитным ступеням на второй этаж. Ступив на площадку, прислушался, но, кроме стука собственного сердца, ничего не услышал. Потом он осторожно выглянул за угол. Коридор был пуст. Неслышно ступая по ковровой дорожке, Савелий двинулся вперед. «Плановый отдел», «Отдел кредитов и ссуд», «Касса». Ага, вот и господин живописец Шишкин. Савелий осторожно приподнял картину и снял ее с гвоздя. Показалась дверца с совершенно круглым отверстием. Что же, замочек тоже не нов. Такой как раз был на одном из несгораемых шкафов в том поезде, где в его купе словно с неба свалилась Лизавета, оставшись с тех пор с ним, как она выразилась сама, навсегда. Такой замок закрывался не на язык, а на засов, и ключ представлял собой фигурный штырь, из которого, когда он полностью входил в отверстие, вываливалась планка, которая при повороте штыря и двигала засов в нужном направлении.
Такой ключик из мягкого металла, могущего принимать любые формы, у Савелия имелся. Он вставил его в отверстие и, легонько раскачивая, стал поворачивать в замке. Когда ключик дошел до упора, из его наконечника вывалилась планочка, соединенная одним концом с ключом. Родионов облегченно выдохнул, повернул ключ, и дверца открылась. За ней оказалось небольшое углубление в стене с вделанной в нее металлической коробкой. Чтобы открыть ее крышку, Савелию понадобилось менее минуты. А потом он опустил тумблер в положение «выкл.».
На лестнице, по которой поднимался Савелий, послышались шаги. Родионов быстро прикрыл дверцу в стене, повесил на место шишкинский офорт и, схватив саквояж, метнулся по коридору. Он уже почти добежал до угла, как на лестничной площадке, ведущей к этому концу коридора, тоже послышались шаги. Родионов кинулся к одной двери, другой – заперто. Тогда, наугад вытащив из саквояжа отмычку, он сунул ее в замок первой попавшейся двери, повернул и нажал на дверь. Замок щелкнул и открылся. Савелий скользнул в дверной проем и только успел прикрыть дверь, как шаги послышались уже в коридоре: двое охранников шли навстречу друг другу. Шаги стихли рядом с дверью, за которой спрятался Савелий, а затем послышался голос:
– Ну, чо, вроде все в порядке, Степан?
– Конечно, в порядке. И чего это тебя понесло в этот обход? Пошли обратно. Небось самовар уже вскипел. Напарит щас, и будет в дежурке, как в бане.
– Давай на третий этаж еще поднимемся? – послышался снова первый голос.
– Да зачем?
– Так, совесть успокоить.
– Кто сюда полезет, Гриша?
– Мало ли.
– Ну, знаешь, – проворчал Степан. – А сигнализация на что? Тут к каждой двери проводочки секретные подходят. Стоит ее открыть, и бац: сирена по всему зданию. Вор с испугу замечется и деру на выход. А тут мы: куда это вы, дескать, торопитесь, гражданин нехороший? А позвольте-ка ваши вороватые ручки! И оковы на них – щелк! А далее звоночек в участок: приезжайте, мол, робяты, за грабителем; Степа и Гриша, как всегда, оказались начеку, взяли голубчика совсем тепленьким. А потом нам с тобой дадут по серебряной медали и денежную премию от участка. Да еще, чай, и банк чего подкинет, ведь как-никак мы его денежки-то спасли.
Затем послышались удаляющиеся шаги, и все стихло. Было похоже, что охранник Степа убедил охранника Гришу, и они пошли в дежурку пить чай.
Выждав несколько минут, Савелий вышел из своего укрытия и посмотрел на часы. Стрелки показывали четверть двенадцатого.
Кабинет управляющего он открыл без особых проблем, затратив на дверной замок столько же времени, сколько обычно требовалось самому управляющему, чтобы открыть его родным ключом.
Комната была небольшой, в два окна. Посередине ее стоял длинный стол с приставленными к нему стульями. В конце его находился еще один стол, образующий вместе с первым букву «Т». За этим столом обосновалось крутящееся кресло с коричневой кожаной обивкой. Сбоку от кресла стояли африканская пальма в кадке и большой несгораемый шкаф, которые принято теперь называть бронированными сейфами. У окон и противоположной стены стояли кожаные канапе с низенькими диванными столиками перед ними. Под потолком висела электрическая люстра с двумя десятками лампочек по пять свечей, на полу, сразу от входа, был расстелен ковер, кое-где покрывшийся старческими плешинами.