Бриллиантовый маятник
Шрифт:
— Понятно. — Иванов помолчал немного, — А что же стало с «бегунами» — держателями квартир?
— Это были не квартиры, а дома, — поправил его полковник, — С подвалами, тайными схронами в подполах и стенах. «Бегунов» прихлопнули, — Фома Фомич выразительно ударил ладонью по столу, — лично я и пришлопнул. Я с этого начал, едва заступил в должность. Действовал по прямому предписанию Трепова. Как сейчас помню, взяли 6 человек безпаспортных, не пожелавших открыть имени.
— И чем же история закончилась?
— Все пошли в каторгу. По — моему, по четыре года получил каждый.
Полковник
— Напоследок я Вас спрошу, — проговорил полковник, — Понимаю, что это против правил сыска, но всё же… Я в курсе событий в кассе Мионовича, не далее как вчера большую статью прочёл об этом. Как полагаете, девочку убил Миронович?
— Впечатление такое, что «да», — кивнул Иванов, — Вроде бы всё сходится на нём, как в пасьянсе. В свою очередь спрошу и я напоследок: Вы допускаете, что Миронович мог пойти на такое?
— Не знаю, что и сказать. Убить ребёнка в собственной кассе и оставить труп… Даже не постараться его скрыть… Не знаю… Надо быть либо глупцом, либо очень самонадеянным человеком. Миронович же ни то, ни другое. Я не знаю деталей розыска, но как — то всё это очень подозрительно.
Агафон Иванов, покинув кабинет полковника Дубисса — Крачака, испытал растущее чувство неудовлетворённости. Всё, что давеча казалось таким простым и очевидным, теперь вдруг сделалось неопределённым и подозрительным. Единственное, в чём нисколько не сомневался сыскной агент, так это в том, что осуждённые в 1872 г. безпаспортные «бегуны» уже давно на свободе.
Дабы доставить Мироновича для допроса в прокуратуру, Александр Францевич Сакс отрядил на Болотную наряд полиции. Конечно, вполне можно было бы обойтись и без такого театрального жеста, но в подобном решении судебного следователя крылись и элемент устрашения подозреваемого, и толика мщения за его строптивость. Пусть Миронович поймёт, что дела его идут всё хуже и хуже. Большой дом — это множество любопытных глаз, чутких ушей и длинных языков; это кумушки, для которых перемыть косточки соседям — самое большое удовольствие в жизни; это дворники, которые всё знают, всё видят и непременно всё кому — нибудь перескажут. Подкинуть жителям большого дома такую новость значит дать пищу для сплетен на год вперёд! Александр Францевич, разумеется, всё это учёл.
Об убийстве Сарры Беккер на следующий же день после обнаружения тела напечатали небольшие заметки «Вечерние ведомости» и «Петербургская газета». В последующие дни практически все столичные газеты более или менее подробно осветили обстоятельства случившегося. Дело обещало быть скандальным: тут были и похоть, и кровь, а что же ещё требовалось для того, чтобы возбудить любопытство обывателя? В первые дни никаких прямых обвинений в газетных заметках не содержалось, но Миронович уже тогда предстал перед читателями как ростовщик — мироед, сделавший (и продолжавший делать) своё состояние на людском несчастье.
Принимая это во внимание, можно было быть уверенным в том, что и привод на допрос под полицейским конвоем найдёт весьма живописное отражение в столичной прессе. Сакс был уверен, что с формальным выдвижением обвинения в адрес Мироновича можно не спешить: газетчики, узнав о приводе его под конвоем, без особых к тому понуканий уничтожат репутацию ростовщика. А после этого — можно не сомневаться — все, кому не лень, пустятся в рассуждения о похотливом старике — растлителе, который, к тому же, вероятнее всего убил свою невинную жертву
Миронович, доставленный в кабинет помощника прокурора, выглядел спокойным. Он, видимо, старался держать себя в руках и никак не проявлял гнева, обычного в такой ситуации признака слабости. Но Сакс не сомневался, что Мироновичу, не понаслышке знавшему методы работы полиции, это внешнее спокойствие давалось нелегко. Миронович должен был понимать, что сам способ подобного приовда на допрос — в сопровождении урядника с помощником — был плохим предзнаменованием.
После необходимых формальностей, связанных с заполнением анкетной части протокола допроса, Александр Францевич приступил к содержательной его части, а именно к выяснению того, что подрывало доверие следствия к прежним показаниям Мироновича. По мнению следователя, такой возврат к уже, казалось бы, выяснинным моментам, должен был привести подозреваемого в состояние если не паники, то, по крайней мере, беспокойству.
— Скажите, г — н Миронович, что вы делали вечером в день убийства. Подробно, пожалуйста, опишите все ваши действия.
— Сие делалось мною неоднократно и притом в разной форме. Добавить или изменить сказанное прежде не нахожу возможным, — спокойно ответил Миронович.
— Потрудитесь ещё раз повторить, — следователь также старался выглядеть невозмутимым.
— Был в кассе до 9–ти часов вечера, как обычно. Потом конкой от Знаменской площади поехал домой, на Болотную.
— Опишите, пожалуйста, подробнее проделанный путь. Как Вы добирались? Может, кого встретили по пути?
— Ну, я вышел из кассы на Невский, пошел к остановке конки в сторону Знаменской церкви. Мне навстречу попалась моя знакомая, Анна Филиппова…
— Я уточняю, — помощник прокурора повернулся в сторону секретаря, давая понять, что реплика нуждается в занесении в протокол, — Речь идёт о вашей бывшей сожительнице, от которой вы прижили пятерых детей, — интонация Сакса была чрезвычайно едкой, — Не так ли? Или Вы подразумеваете встречу с некоей другой Анной Филипповой?
— Ту самую, — коротко кивнул Миронович и досадливо поморщился, — Только какое имеет отношение к делу сделанное Вами уточнение? Ну, хоть бы и прижила она от меня детей, так что с того? Вы, чай, не синодальная комиссия! А я, чай, не монах! Так кому какое дело до моей частной жизни?!
— Продолжайте, — не стал углубляться в спор Александр Францевич, — Итак, встретили бывшую сожительницу…
— Мы с ней поговорили о том, о сём, я её проводил до её дома. Она живет по Невскому проспекту через 3 дома от кассы. Потом поехал домой.