Бриллианты Вольштейна
Шрифт:
— Ты не права.
— Неужели?
Я кивнул.
— Видишь ли, для Баннистера и его подручных самое ужасное наказание — смерть. Так же, как и для Вольштейна. А вот для Джека Энрайта самое худшее наказание — жизнь.
Она откинулась на спинку стула, обдумывая мои слова.
— Пожалуй, я понимаю, о чем ты. — Она поднялась, взяла с плиты кофейник, наполнила наши чашки. Я пригубил свою. Слишком горячо. Поставил чашку на стол, чтобы дать кофе остыть. Мне нравилось, как она варила кофе. Мне нравилось, как она готовила.
— Должно быть, она незаурядная женщина.
—
— Да. Или Шейла. У всех по два имени. Ты заметил? Запутаться — пара пустяков. Но ты знаешь, о ком я. Незаурядная.
— Исходишь из ее поступков?
— Да нет же. Я говорю об эффекте, который она производила на мужчин. Вольштейн и Энрайт влюбились в нее. А ведь у них нет ничего общего.
— Может, каждый из них видел в ней другую женщину.
Я вновь пригубил кофе.
— Они действительно очень разные. Поэтому я так долго не мог разобраться в ситуации. Вольштейн был профессионалом, тогда как Энрайт — стопроцентный дилетант. Они вели себя по-разному и лгали по-разному. Но, как только я сообразил, что к чему, все встало на свои места. Вольштейн пытался увести меня в сторону. Будучи профессионалом, он и лгал профессионально. Энрайт не знал, как лгать. Потому-то ничего и не мог рассказать об Алисии. Чувствовал, что я поймаю его на первой же фразе. А вот Вольштейн придумал ей целую «легенду», чтобы я сбился с пути. Джек же прикидывался, что для него прошлое Алисии — тайна за семью печатями.
— Он сказал, что она имела какое-то отношение к театру…
— Вот-вот. Чистая фантазия. Должно быть, она упоминала про вечеринку, на которой побывала с Баннистером. Джек и бросил мне эту кость, чтобы я грыз ее и не задавал новых вопросов. — Мэдди кивнула. — Он соврал и насчет разгрома в квартире.
— Да. И он, и Вольштейн лгали по-своему. Точно так же, как любили Алисию. И убили ее.
Я взял ее за руку, погладил по тыльной стороне ладони. Посмотрел на макушку. Чистые, ароматные волосы. Я прислушался к каплям дождя, барабанящим по окнам, вдохнул запах кофе.
— Эд? Я вот о чем подумала. Полиция проведет расследование, да?
— Черт, им ничего другого не остается. Три трупа в Авалоне, один — в «Раскине». Если они не займутся расследованием, их забросают камнями.
— Они могут выйти на тебя?
— Ни в коем разе. С Вольштейном они разберутся быстро. Самоубийство. Они даже не будут искать отпечатки пальцев. «Беретту» я оставил в его номере. Если проведут баллистическую экспертизу, то повесят на Вольштейна убийство Баннистера. Тем самым смогут закрыть сразу два уголовных дела.
Мэдди кивнула.
— А как насчет денег? Пять тысяч долларов, которые ты взял у Армина.
— Я оставлю их себе.
— Но…
— А что еще мне с ними делать? Наследников у него нет. Пять «штук» мне не помешают, Мэдди. Я имею на них полное право.
Она вновь задумалась.
— Наверное. А драгоценности?
— Их я оставить не могу. Полмиллиона — не пять тысяч. Я даже представить себе не могу, что делать с такими деньгами. Так или иначе, они превратят меня в своего раба.
— Так что же ты будешь с ними делать?
— Я уже все сделал. Положил ключи
— Понимаю.
— По правде говоря, для меня это лучший способ избавиться от них. А что сделают с ними израильтяне — мне без разницы. Пусть обводняют пустыню Негев или покупают оружие, чтобы отстреливать босоногих арабов. Мне все равно, какому делу послужат теперь эти драгоценности. Главное для меня — избавиться от них.
Она не ответила. На смену разговору пришла длинная пауза, прервать которую мы могли только одним способом — сменив тему. Я смотрел на Мэдди и пытался понять, согласится ли она с теми решениями, которые я уже принял. А потом задался вопросом, а почему, собственно, меня должно волновать ее мнение. Я подумал, что, возможно, люблю ее (что бы это ни означало), подумал о двух других мужчинах, которые влюбились, подумал о том, что сделала с ними эта любовь, и что они сделали из-за любви.
Дождь все лил. К Мэдди я приехал на такси, оставив «шеви» в гараже, и я знал, как мы проведем этот вечер. После долгого обсуждения решим, что в такой дождь ловить такси — сущее мучение, а потому мне лучше провести ночь у Мэдди. Посидим, послушаем тихую музыку и в должное время заберемся в постель.
На этот раз молчание нарушил я.
— Прослушивание. Ты обещала рассказать, как оно прошло.
Мэдди хлопнула в ладоши, словно счастливый ребенок.
— Господи! Как я могла об этом забыть! Но твои новости потрясли меня, Эд. Я прочитала роль и понравилась ему.
— Ты получила контракт?
— Он хочет послушать меня еще раз. Во всяком случае, он так сказал. Но, пока я ждала тебя, позвонил Мори и заверил меня, что дело в шляпе. Каспар от меня в восторге и считает, что лучшей исполнительницы ему не найти. Так что второе прослушивание не более, чем формальность.
Я сказал ей, что это прекрасно.
— Не только прекрасно, но и удивительно, бесподобно, потрясающе. — Лицо ее стало серьезным. — Возможно, это тот шанс, о котором я мечтала, Эд. Каспар — превосходный режиссер и роль чудесная. Действительно, чудесная. И критикам наверняка понравится. Новые постановки Лорки вызывают у них щенячий восторг. Последняя была полтора года тому назад и продержалась очень короткое время. Я ее видела. Чистая самодеятельность. Состав ужасный, режиссура ниже всякой критики. Зато ворох хвалебных рецензий. — Она глубоко вдохнула, переводя дыхание. — Второго такого шанса может не быть.
— Когда начинаются репетиции?
— Мори точно не знает. Ничего определенного Каспар еще не сказал. Он никогда ничего не говорит до самого последнего момента. Но Мори знает, что репетировать он собирается вне Нью-Йорка. И премьера будет в каком-нибудь другом городе. Так уж у него заведено. Наверное, мы уедем в середине месяца и проведем лето в какой-нибудь дыре, а откроем сезон в Нью-Хэвене или Бостоне. Но это только догадки. — Она улыбнулась. — Ты будешь скучать по мне, Эд?