Брисингр
Шрифт:
Анжела так внезапно остановилась, что Эрагон сделал еще шага три, прежде чем это заметил и повернул назад. Ведьма, казалось, остолбенела, словно он изо всей силы ударил ее по голове. Солембум тут же подбежал к Анжеле и стал тереться о ее ноги, поглядывая вверх. Наконец она, нервно облизнув губы, вымолвила:
— А ты… — Голос у нее сорвался, она прокашлялась и начала снова: — А ты уверен, что его звали Тенга.
— Ты с ним знакома?
Солембум зашипел, и шерсть у него на загривке тут же встала дыбом. Эрагон даже отошел от кота-оборотня подальше, не желая испытывать на себе остроту его когтей.
— Знакома с ним? — Анжела, горько рассмеявшись, подбоченилась и воскликнула: — Знакома?! Как же! Да я с ним не просто знакома! Я была его ученицей в течение… в общем, в течение многих весьма несчастливых лет.
Эрагон никогда не думал, что Анжела сможет так легко рассказать что-то о своем прошлом, и, страстно желая узнать что-нибудь еще, спросил:
— Когда же ты с ним познакомилась? И где?
— Давным-давно и очень далеко отсюда. Однако мы с ним плохо расстались, и я много-много лет его не видела. — Анжела нахмурилась. — Вообще-то я думала, что он уже умер.
Тут вмешалась Сапфира, мысленно сказав:
«Раз уж ты была ученицей Тенги, то, наверное, знаешь, на какой вопрос он пытается ответить?»
— Понятия не имею. У Тенги всегда был какой-нибудь вопрос, на который он искал ответа. Если ему это удавалось, он тут же находил новый вопрос, и так далее. Он, возможно, успел ответить уже на сотню различных вопросов с тех пор, как я видела его в последний раз, а может быть, по-прежнему скрежещет зубами, пытаясь решить ту головоломку, которую разгадывал, когда я от него ушла.
«И что это была за головоломка?» — спросила Сапфира.
— Влияют ли фазы Луны на количество и качество опалов, которые составляют основу Беорских гор? Во всяком случае, гномы считают, что это именно так.
— Но как же это можно доказать? — удивился Эрагон. Анжела только плечами пожала:
— Если кто-то и сможет, то только Тенга. Он, может, и сумасшедший, но блеск его ума от этого ничуть не становится слабее.
«Этот человек пинает кошек ногами», — заявил Солембум, словно это давало возможность представить себе характер Тенги во всей его полноте.
И тут Анжела хлопнула в ладоши и воскликнула:
— Довольно! Ешь свое лакомство, Эрагон, и давайте поспешим к Насуаде.
18. Внося поправки
Вы опаздываете, — заметила Насуада, когда Эрагон и Анжела уселись на стулья, полукругом расставленные перед ее троном.
Там уже сидели Эльва и ее «нянька» Грета — старуха, которая тогда в Фартхен Дуре и попросила Эрагона благословить девочку. Как и в прошлый раз, Сапфира улеглась снаружи и просунула голову в специально устроенное для этого отверстие в задней стене шатра, чтобы иметь возможность участвовать в собрании. Солембум свернулся клубком возле ее головы. Казалось, он крепко спит, его выдавали лишь слабые подергивания хвоста.
Эрагон и Анжела извинились за опоздание, а затем он стал слушать, как Насуада объясняет Эльве, сколь ценны ее способности для всех варденов («Словно она сама этого не знает», — заметил Эрагон Сапфире), и просит ее освободить Эрагона от данного им обещания снять с нее чары столь неудачного благословения. Насуада сказала, что прекрасно понимает, сколь трудна ее просьба для Эльвы, но на кон поставлена судьба целой страны и разве не стоит это такой жертвы, как душевный покой одного-единственного человека, который благодаря своим особенностям может помочь спасти Алагейзию от злодея Гальбаторикса? Это была поистине великолепная речь: живая, страстная, полная аргументов, имевших целью пробудить в душе Эльвы самые благородные чувства.
Эльва, которая все это время сидела скорчившись и опустив свой остренький подбородок на стиснутые кулачки, вскинула голову и обронила коротко:
— Нет.
И никто из присутствующих не нашелся что ей возразить. Все молчали, глубоко потрясенные этим ответом. А Эльва сперва долго смотрела на каждого по очереди своими немигающими глазищами, а затем пояснила:
— Эрагон и Анжела, вы оба знаете, что это такое — разделить мысли и чувства с умирающим человеком. Вы знаете, как это ужасно, как изматывает, как ты словно тоже умираешь, исчезаешь навсегда. Но это — когда умирает всего один человек. И, самое главное, ни один из вас не обязан испытывать подобные душевные страдания, если он сам этого не хочет, тогда как я… я выбора не имею: я обязана разделить эту муку с каждым умирающим. Я чувствую каждую смерть рядом с собой. Вот и сейчас, например, я ощущаю, как жизнь вытекает из тела Сефтона, одного из твоих лучших фехтовальщиков, Насуада, который был ранен на Пылающих Равнинах, и я знаю, какие слова я могла бы сказать ему, дабы они могли уменьшить его ужас перед неизбежной кончиной. Его страх столь велик, что он и меня заставляет дрожать! — И она с невнятным криком выбросила перед собой руки, словно пытаясь защититься от удара. Затем, помолчав, продолжила: — Ах, вот он и умер… Но есть и другие. Другие есть всегда. Вереница смертей никогда не кончается. — В голосе ее еще сильней послышалась горькая усмешка, столь странная для такой малышки. — Ты действительно понимаешь это, Насуада, госпожа Ночная Охотница? Ведь ты — Та, Что Станет Править Миром. Но действительно ли ты понимаешь это? Я невольно участвую во всех смертях, происходящих вокруг меня, во всех страданиях, как физических, так и душевных. Я ощущаю их с той же силой, как если бы страдала сама, и чары Эрагона заставляют меня облегчать страдания других независимо от того, какую цену мне приходится за это платить. А если я сопротивляюсь этому позыву, как делаю это в данный конкретный момент, мое собственное тело восстает против меня: в животе у меня точно бурлит кислота, голова раскалывается от боли, как если бы какой-то гном колотил по ней своим молотом, и мне трудно даже пошевелиться, а думать еще труднее. Так этого ты хочешь для меня, Насуада?
Денно и нощно я не имею избавления от боли всего мира. С тех пор как Эрагон «благословил» меня, я не знаю ничего, кроме боли и страха, я никогда не знала ни счастья, ни радости. Светлая сторона жизни, те вещи, которые делают подобное существование переносимым, мне недоступны. Я их никогда не вижу. Я вижу одну лишь тьму. Я вижу только объединенные страдания и несчастья всех людей, мужчин, женщин, детей, на милю вокруг, и эти страдания налетают на меня, точно полночная буря. Это «благословение» лишило меня возможности быть такой, как все дети. Оно заставило мое тело созревать быстрее обычного, а мой разум созрел куда быстрее моего тела. Эрагон, может, и сумел бы избавить меня от этой ужасной способности, той необходимости чувствовать чужую боль, которая с этой способностью связана, но он не может вернуть меня к тому, чем я была, или к тому, чем мне следовало бы быть, не может — не разрушив того, чем я стала. Я — урод. Не ребенок и не взрослый человек. Я — существо, обреченное вечно быть изгоем. Я не слепа, как ты знаешь. Я вижу, как ты, Насуада, невольно ежишься, стоит мне открыть рот. — Эльва покачала головой. — Нет, ты просишь от меня слишком многого. Я ни за что не останусь такой ни ради тебя, Насуада, ни ради варденов, ни ради всей Алагейзии. И даже ради моей дорогой матери, если бы она была жива, я бы такой не осталась. Это не стоит таких мучений. Нет, ни за что на свете! Я могла бы уйти и жить одна, чтобы быть свободной от воздействия на меня других людей, но я не хочу жить так. Нет, единственное решение — это дать Эрагону возможность попытаться исправить совершенную им ошибку. — Губы Эльвы искривились в коварной и совсем недетской усмешке. — А если вы не согласны со мной, если вы думаете, что я просто глупа и эгоистична, ну что ж, тогда вам лучше помнить, что я, в общем, всего лишь младенец, которому и двух лет еще не исполнилось. Лишь глупцы могут ожидать от малолетнего дитяти, чтобы оно с готовностью принесло себя в жертву во имя высшего добра. Но, младенец я или нет, я уже приняла решение, и ничто из того, что вы можете мне сказать, меня не переубедит. Тут я крепка как сталь. — Насуада попыталась еще вразумить ее, но, как и обещала Эльва, это ни к чему не привело. В конце концов Насуада попросила Анжелу и Эрагона вмешаться. Анжела отказалась под тем предлогом, что она уже ничего не сможет добавить к словам Насуады, но ей кажется, что Эльва уже сделала свой выбор, а потому следует дать ей возможность поступить так, как она того хочет сама, а не преследовать ее с шумными криками, как преследует коршуна стая соек. Эрагон придерживался примерно того же мнения, но все же сказал девочке:
— Эльва, я не могу советовать тебе, что ты должна или не должна делать, — это можешь определить только ты сама, — но все же не отвергай сразу просьбу Насуады. Она пытается всех нас спасти, и в борьбе с Гальбаториксом ей, безусловно, нужна наша поддержка, если мы вообще хотим обрести хоть какой-то шанс на победу. Будущее скрыто от меня, но я верю, что твоя способность могла бы стать идеальным оружием против Гальбаторикса. Ты могла бы предсказать, например, любую его атаку на нас. Ты могла бы в точности рассказать нам, как нам бороться с его чарами. И, самое главное, ты могла бы почувствовать, в чем именно уязвимость Гальбаторикса, в чем его наибольшая слабость и что мы могли бы сделать, дабы нанести ему ущерб.
— Тебе надо было бы действовать более умело, Всадник, если ты хочешь, чтобы я передумала!
— Но я вовсе не хочу, чтобы ты передумала, — сказал Эрагон. — Я хочу лишь убедиться, что ты хорошо обдумала принятое тобой решение и не высказала его чересчур поспешно.
Девочка шевельнулась, но не сказала ни слова. И тут вмешалась Сапфира, спросив мысленно: «Что у тебя на сердце, о Сияющее Чело?» И Эльва ответила мягко и на этот раз без малейшего злорадства:
— Я уже высказала все, что у меня на сердце, Сапфира. И все прочие слова будут излишни.