Бродячая женщина (сборник)
Шрифт:
«Глупости это всё. Отдам, пусть псих радуется».
Она подошла к выходу, но помедлила, опустилась на колени и просунула скомканный кусок ткани в кошачью дверцу:
– Возьми и убирайся…
– Спасибо, Мадина. Больше я тебя не потревожу, – и она услышала его удаляющиеся шаги.
Седрик пружинистой походкой спешил к себе. Сегодня весь этот крошечный захолустный пригород изменится навсегда, да что там, весь мир будет вынужден измениться. Сегодня он завершит свою Систему.
В коттедже Седрик облегчённо защёлкнул все замки и осмотрелся. Часть объектов, сгруппированных в устойчивые схемы, лежала на полу, часть размещалась на полочках или свешивалась с потолка на разной высоте – потому что взаиморасположение
– Пусть… пусть, – он хотел произнести какие-то важные слова, но знал, что от него требуется только одна формула, – пусть всё станет правильно.
Седрик медленно соединил объекты. Секунду ничего не происходило, потом возникла белая беззвучная вспышка, и всё стало правильно.
Сторонний наблюдатель мог бы сообщить, что дом городского сумасшедшего потряс мощный взрыв, и тысячи небольших предметов сначала поднялись вверх, а потом разлетелись в разные стороны на несколько миль – летели гайки, стеклянные пробки от графинов, внутренности механических часов, перчатки, гнутые вилки, детали компьютеров, обломки электроприборов и стоптанные ботинки. Часть из них сгорала в воздухе, часть сплавлялась в диковинные объекты и механизмы.
Сторонний наблюдатель мог бы также сообщить, что из эпицентра взрыва, находившегося чуть выше комнаты Седрика (от которой необъяснимым образом осталось целых три стены), некоторое время распространялось излучение неясной природы, изменяющее землю и предметы, наделяющее их неожиданными свойствами.
Он бы многое мог сообщить нам, этот наблюдатель, но не сумел, потому что никто не уцелел там, и теперь науке доподлинно неизвестно, как появилась Зона.
Говорящий За Всех
Едва лиловая пуповина перестала пульсировать, повитуха перевязала и перерезала её и тут же отошла от постели. Придерживая орущего младенца одной рукой, опустила другую в кувшин, который подавала служанка. Вода была тёплой – у перепуганной насмерть девчонки хватило ума разбавить крутой кипяток. Старуха вытерла слизь и кровь – очень много крови, – намочила ткань и стала осторожно очищать синюшное личико. На распластанное в кровати тело она больше не взглянула ни разу – искромсанное и мёртвое, оно перешло на попечение других людей. Барон сказал: «Спаси наследника», и она спасла. Старому чёрту необходим сын, но лишь седьмая жена смогла не только зачать, но и выносить плод. Родить, правда, не сумела, ну да ничего, главное, ребёнок жив, вон как заходится. Будет, будет теперь новый хозяин у земель и замка, у подвалов с золотом, у тайн, которые дороже денег.
Повитуха ещё раз потёрла крошечный лобик, но кровь не желала сходить, красные пятнышки будто въелись в кожу, складываясь в… во что?! Она пригляделась и чёрно выругалась, впервые за эту бесконечную ночь утратив самообладание.
Не будет. Наследника у барона не будет.
Она вскинула голову, надеясь, что никто ничего не заметил, но глазастая служанка уже бежала прочь, зажав рот. Что ж, теперь повитуху спасёт только огласка. Она подняла младенца обеими руками и прокричала, будто перед толпой:
– В мир пришёл Говорящий!
Голос разнёсся под сводами, и люди, суетившиеся над трупом, замерли. Через мгновение распахнулась дверь, вошел старый барон, таща за волосы белую от ужаса служанку. Запер засов, отбросил девчонку и сделал несколько шагов к повитухе:
– Ты уверена?
– Да. На лбу уже проступил Поцелуй.
– Может, родимое пятно? Ты когда-нибудь видела Поцелуй на младенце?
– Однажды, давно, когда ещё в ученицах ходила.
– И осталась жива?
– Отец того Говорящего не пытался бороться с Божьим выбором.
Серые глаза жестко глядели в другие, не менее серые и ледяные. Старик сделал несколько шагов и тяжело опустился на колени, не отводя взора:
– Не выдай.
– Бесполезно. Ты и не сможешь его долго прятать, три года, ну пять, но потом… Потом найдут и тебя, и меня. Четвертование – не последняя в Чёртовой Дюжине пыток, положенных за сокрытие Говорящего, а лишь девятая, башку-то они напоследок оставляют, сам знаешь. А я хочу прийти к Господину на своих ногах. И с головой.
– Что ж, придёшь.
Не поднимаясь с колен, барон выдернул из ножен узкий клинок и без замаха ткнул в бок девчонке, которая во время всего разговора тихонько отползала к двери. Вскочил и будто расшалившийся юноша затанцевал по залу, останавливая разбегающихся слуг. Несколько минут – и на ногах остались лишь он да повитуха.
– Положи его.
Она опустила притихшего младенца в колыбель и укрыла. Сказала:
– Прими душу мою, Господин, и будь милосе… – и умерла.
Барон наконец посмотрел на сына впервые. На сморщенной коже алел чёткий отпечаток губ. Сомнений не было, как и сказано в Книге: «Божьи Уста на челе младенца означают, что дана сила его молитве, и каждое желание будет услышано Господином, и станет по слову его». Не чаще чем раз в полвека в мире появлялся Говорящий За Всех, а иной раз проходили столетия, прежде чем он возвращался в новом теле. Но его никогда не переставали ждать. Всегда – мальчик, и всегда мать умирала родами, а отец обязан был немедленно передать младенца Слугам Господина.
Дальнейшее оставалось тайной, известно лишь, что ребёнка оскопляли, и не было в этом излишней жестокости – ведь желания этого существа попадали прямо в уши Господину, а значит, их нужно по возможности очистить от скверны заранее. Потом его отдавали учителям для воспитания согласно древним ритуалам. С ним разговаривали на особом языке, тоже оскоплённом, который не содержал дурных слов и вообще не включал множества понятий, опасных для мира. Если выращивание ребёнка проходило в строгом соответствии правилам, в итоге получалось покорное полоумное существо, способное без мысли повторять то, что скажет учитель. Коротко говоря, если всё шло правильно, оставался шанс, что небо не упадёт на землю от одной неосторожной фразы.
В рождении отмеченного младенца было больше беды, чем благословения, но убийство Говорящего (а также отрезание языка, к примеру) считалось даже более страшным грехом, чем сокрытие, и наказывалось не только Чёртовой Дюжиной пыток, но и бедствиями, которые Господин обрушивал на мир, посмевший отвернуться от его Поцелуя.
Надо быть безумцем, чтобы спрятать такого ребёнка от Слуг и подвергнуть всё и вся опасности беспорядочных желаний. Но барон и был безумцем.
О его жестокости ходили легенды, его чернокнижными опытами матери пугали детей, власть барона соперничала с королевской. Одно только не давалось – сын. И не то чтобы на старости лет его охватило особое чадолюбие, просто известно каждому – смерть колдуна, не оставившего наследника, страшна. Сила, не переданная родной крови, раздирала тело на куски, а душе обеспечивала столь ужасное посмертие, что любые земные муки не шли ни в какое сравнение. Только сын, стоящий у ложа отца в последние секунды, освобождал от этого проклятия. Наследник не получал дара, сила затихала в нём, обеспечивая долгую жизнь и лёгкую кончину при условии, что и он, в свою очередь, оставлял сына. Сила дремала, перетекая из поколения в поколение, пока однажды не просыпалась в новом колдуне.