Бродячие мертвецы
Шрифт:
«Товарищи» и «граждане» сидели, опустив носы в свои тарелки и стаканы и делая вид, что они ничего не видели и не слышали. Убедившись, что его восклицания и вопросы производят на них действие «гласа, вопиющего в пустыне», парень обратился к кому-то, сидевшему в самом темном углу столовой:
— Кондратий Палыч! Ты-ж надзиратель за порядком. Так чего молчишь? Тут явная вражеская вылазка.
Из угла выдвинулась долговязая фигура и подошла к столику, занятому Холминым и Дохватовым. На них уставилось молодое, почти мальчишеское лицо, которое можно было бы назвать красивым, если-б
— Об чем шум, граждане?
Дохватов ощупал его косым, оценивающим взглядом.
— А вы, кто такой?
Одноглазый ответил на вопрос по-мальчишески звонко, но с претензией на важность и внушительность:
— Старший осодмилец. [5]
Дохватов криво ухмыльнулся.
— Ага! Важная, значит, птица.
— Важная или неважная — это не ваше дело. Предъявите документы!
— Пожалуйста.
Агент Уголовного розыска и репортер достали из карманов свои паспорта и командировочные удостоверения. Осодмилец взял их и начал читать, беззвучно шевеля губами. Прочел внимательно, еще внимательнее осмотрел печати и, возвращая документы владельцам, заговорил нравоучительным тоном:
5
Осодмил — общество содействия милиции, молодежная организация из городских и сельских активистов.
— Нехорошо, товарищи. Очень нехорошо. Вас сюда зачем прислали? Пух-перо заготавливать. А вы чем занимаетесь? Всякими классово-чуждыми разговорчиками вызываете недовольство окружающего населения вообще и обслуживающего персонала Дома крестьянина в частности. Это, товарищи, граничит с контрреволюцией. Так и до исправтрудлагеря докатиться можно.
Слушая одноглазого юнца, Дохватов еле сдерживал и гнев, и смех. Холмин многозначительно и умоляюще смотрел на агента, опасаясь, что он чем-нибудь выдаст их инкогнито. Но Дохватов сдержался, погасил огонь своих цыганских глаз и, напустив на себя простоватый вид, сказал просительно:
— Вы, товарищ старший осодмилец, на нас, пожалуйста, не обижайтесь. Мы же ни в чем не виноваты. По пути в ваше село, на полустанке слыхали про бродячих мертвецов. Будто, они у вас в селе завелись. А кто такие эти бродячие мертвецы…
Закончить фразу ему не дали стук распахнувшейся двери столовой и громкий голос с порога:
— Кто тут бродячими мертвецами интересируется?
Холмин, вскинув голову, быстро повернулся на стуле к порогу. Там стоял тот, кого обычно называют «первым парнем на деревне» — молодой советский гармонист. Находясь в состоянии сильного подпития, он еле держался на ногах. И гармонист и его гармонь, висевшая на ремне через плечо, были мокры от дождя, поливавшего по-осеннему с самого утра.
— Мы интересуемся, — поспешил ответить Холмин на вопрос пьяного.
Гармонист шатаясь подошел к нему и спросил заплетающимся языком:
— Вы. А в-вы откуда взялись?
— Из города, — ответил репортер.
— С городу, — повторил гармонист. — А я завтра в город поеду. В обком партии. До самых главных властей. И все им про бродячих мертвецов расскажу. Вы тут, — пьяным жестом обвел он столовую, — ничего про них не знаете, а я знаю. Вот как.
И в подтверждение своих слов он растянул гармонь, нажав на басы. Гармонь рявкнула и загудела.
Дохватов, не сдержавшись, вскочил со стула.
— Что-ж ты знаешь?
Гармонист хотел что-то ответить, но в разговор вмешался одноглазый осодмилец. Схватив пьяного за руку, он потянул его в сторону со словами:
— Слышь, Пашка! Уймись! Не разоряйся тут. Иди спать лучше. Нечего по пьянке языком ляпать. Спать иди, говорю!
— Отстань, осодмильская твоя душа, — оттолкнул его пьяный. — Мне спать не требуется. Я выспался.
— Пашка! Призываю к порядку!
— А мне наплевать.
Гармонист тряхнул русым чубом, свисавшим из-под ушастой шапки, и пьяно запел:
— Наплевать На кровать, На полу будем спать.Парень с мокрой тряпкой, топтавшийся возле них, произнес голосом, еще более плачущим, чем до этого:
— Кондратий Палыч! Это что же такое делается? Пьяные гармонисты. Болтають всякое. Поють. Играють. Плюють. Я этого так не оставлю. Чичас в сельсовет пойду. С жалобой.
Он нырнул в кухню и, сейчас же появившись оттуда в картузе и наброшенном на плечи полушубке, поспешно вышел из столовой на улицу.
— Пашка! В последний раз предупреждаю, — возвысил голос одноглазый.
— Наплевать, — упрямо повторил гармонист.
— Не хочешь, значит, по-хорошему? Тогда я участкового милиционера вызову. Он тебе за хулиганство дело пришьет, — и осодмилец ушел, хлопнув дверью. Гармонист обиженно сказал Холмину и Дохватову:
— Вот, граждане с городу, какие у нас властя. Видали? Даже песни играть не дозволяют. Эх, жисть…
— Ты бы, Пашка, в сам деле, шел домой, а то заявится сюда Тюха-Митюха со своей милицейской папкой и протокол на тебя составит, — посоветовал ему один из ужинающих.
— Это верно. Надо иттить, — согласился пьяный, вдруг протрезвев и сообразив, что вызов милиционера не предвещает для него ничего хорошего.
— А что же ты, все-таки, знаешь? — повторил свой вопрос ему Дохватов, но гармонист отмахнулся от него и, в последний раз растянув гармонь, поплелся к двери.
— Гармониста, пока он пьян, нельзя упускать, — шепнул Холмин Дохватову, вставая со стула. — Я за ним пойду. А вы, Василь Петрович, поскорее расплачивайтесь за борщ и догоняйте меня…
4. Тюха-митюха
Сбежав с крыльца Дома крестьянина по скользким от размокшей грязи ступенькам, Холмин поскользнулся на последней из них и споткнулся обо что-то мягкое. Нагнувшись, он пощупал то, что преграждало ему дорогу и его пальцы ощутили мокрую человеческую одежду. В этот момент в дверях столовой показался Дохватов с электрическим фонарем в руке.
— Посветите сюда, Василь Петрович, — крикнул Холмин. — Здесь человек лежит.
— Какой человек? — спросил Дохватов, спускаясь по ступенькам.