Бродячий цирк
Шрифт:
Капитан сходил к пану Жерновичу, чтобы принять от него на дорожку вяленого мяса и сыра. Потом в ответ на вопросительный взгляд Анны махнул рукой — мол, можно трогаться.
Наш караван снова был в дороге. Всеми овладело сладостное нетерпение. Несмотря на то, что мы были ещё в черте города, более того, даже не тронулись с места, мы уже были в дороге. Я развалился на ящиках на корме автобуса и жалел, что так и не удалось попрощаться с братьями-финнами, предстающими перед моим внутренним взором спичками (одна подлиннее, другая — покороче), разгоняющими тьму моего прошлого — они первые, кому я рассказал о господине на доисторическом велосипеде.
Мы вырулили на дорогу, и «Зелёный Камень» вместе с хозяином затерялся в городском хаосе. Машины сигналили нашему каравану, но сообразив, что быстрее наши тяжеловозы идти просто не могут, обгоняли по соседней полосе или по обочине. Кое-где я замечал прилипшие к стеклу детские лица.
Аксель зарядил зёрнышком арахиса прямо мне в лоб.
— Ай! — сказал я. — За что?
— Ты совершенно прав, малыш, — Капитан как ни в чём не бывало откинулся на спинку. Для удобства кучера вместо обычной седушки там было прикручено скрипучее автомобильное кресло. — Клады созданы для того, чтобы их находили. И их содержимое такое, какое должно быть. Значит, ничего другого там лежать не могло.
— А как же крысоловка? — спросил я, вспомнив давешний разговор.
Аксель махнул концом повода, отгоняя шмеля.
— Моя крысоловка сегодня выглядела как стопка денег.
— И ты понял, что она значит?
Капитан только покачал головой. Костя прибавил скорости, и лошади засопели, стараясь поспеть за резвым железным братом. Ящики заскрипели и запрыгали в тряском брюхе «Фольксвагена», и Костя затянул какую-то песню, подпевая трескучему радио, а может, кассетному магнитофону. Нас ждали новые приключения.
Интерлюдия
Я думал, что взрослые никогда не обманывают.
Поэтому когда господин в берете и осеннем плаще поигрался со мной и запихал обратно в тёмный угол шкатулки, я сначала не поверил в его нечестность. Некоторое время уповал на обстоятельства (по правде говоря, я и сейчас на них уповаю), даже когда Совёнок обозвал меня упрямым придурком, а я попытался набить ему его крючковатый шнобель, распухший тогда с простуды.
— Тебе нравится здесь? — спрашивал меня тот пан, когда мы сидели в помещении приюта. Задавал бесчисленные вопросы, порою слишком странные для меня тогдашнего, слишком странные для меня теперешнего, и, не дожидаясь ответа, лепил губами новые. — Я слышал, ребята неплохо устраивают своё будущее здесь. Да-да. Неплохо. Верный заработок, и всё такое. Хорошо, когда вся твоя жизнь уже расписана масляными красками, правда?
— Краски вкусно пахнут, — говорю я. — Иногда даже мёдом. Некоторые вкусные, только от них язык синий или коричневый.
А потом набрасывался на него с отчаянной, ещё не оформившейся детской мольбой:
— Я бы хотел слетать в космос.
— Космос… — мужчина задумался, устроив ладонь на подбородке. Плащ, который он так и не снял, был таким серьёзным, а эти ручки, торчащие из рукавов, такими тщедушными
Он спрашивал меня! Именно так! Он спросил, хочу ли я к нему!
Он смотрит мне в лицо, раскрасневшееся, словно снег по весне, когда солнце просыпается, вынырнув из перины облаков, начинает выжигать на снегу многозначительные узоры, и я кивнул, ибо на слова у меня не было больше дыхания.
И человек кивает в ответ:
— Я сейчас в разъездах. Еду из Кракова, повидать мир, и кое по каким своим делам. Но на обратном пути я тебя захвачу. Непременно захвачу.
Точно, как дождь.
Глава 6
Где льёт дождь, и мы всеми правдами и неправдами стараемся сохранить хорошее настроение. Где горная дорога приводит нас в странное место, загадку которого отгадать не так-то просто
У Акселя был томик стихов Мацуо Басё, который он знал наизусть, но всё равно периодически извлекал из сундука и вглядывался в строчки.
— «Ты — сиянье звёзд в ночном небе», — декламировал он перед Анной таким тоном, что Костю, наверное, так и подмывало оторваться от руля, поставить его на табуретку, а девушку нарядить в бороду и красный колпак. — «Скажут — всего одной. Отвечу — всех до единой!»
Анна улыбалась и помешивала ложкой походный чай в жестяной кружке.
— Мы с этим старцем похожи, — сообщал Аксель в перерывах между четверостишьями. — Когда-нибудь я состарюсь и буду видеть вещи такими же чистыми, — он вгляделся в морщины на обложке, разгладил загнувшиеся уголки. — Буду видеть детей, играющих мячом из воловьей кожи, старух, молотящих рис… Тогда мне ничего не останется, кроме как тоже пойти пешком, в одних сандалиях через весь мир.
— Ты уже ходил пешком через весь мир, — сказала Анна, и ласково прибавила: — Старый маразматик.
Под зычный голос Капитана, жонглирующего хокку так же виртуозно, как и всем остальным, мы встретили первый после Кракова день в дороге.
— Словакия, — предупредил Костя, и автобус коротко присел, расплескав колёсами лужу. Как будто бы переезжали границу, выкопанную для наглядности колеёй. Я обернулся: ничего подобного, просто дорога вдруг пошла вверх, будто бы её, как тетиву на старинном оружии, натянул исполинский лучник.
— Мы будем выступать в горах? — спросил я.
— Это не горы — ответил Аксель и бережно закрыл книгу. — Так, одно название. Слишком заселены. Что твоя крыша — та крыша в Кракове, помнишь?
Я представил толпы людей, карабкающихся по местным горам просто в порядке утренней разминки, детей, скачущих с пика на пик, и кресло с навесом и стареньким проигрывателем где-нибудь в тени грозного хмурого оползня.
— Испугался, что нам не для кого будет выступать? Не бойся. Зрители найдутся везде, даже в самой безнадёжной местности. Помню, когда я путешествовал один, я забрался переночевать в старый железнодорожный вагон на заброшенной ветке недалеко от Люблина. И обнаружил там двух заросших мужиков, которые всерьёз думали, что куда-то едут. Кажется, они ехали прямиком из шестидесятых. До утра показывал им карточные фокусы за ножку копчёной курицы и полбутылки воды, а наутро с трудом убедил их, что мне придётся сойти. И знаешь, что спросил один из них?