Бродячий цирк
Шрифт:
Я развесил уши. Акселевы байки всегда слушаются на одном дыхании, и я не мог понять, как это остальные (те, кто не сидит на козлах), могут так просто дрыхнуть в повозке, а Костя — громко слушать музыку, когда изо рта Капитана в любой момент может вылететь очередная история.
— Он сказал: «Махни машинисту, может, он немного сбросит скорость». Вот так-то. Я до сих пор иногда думаю — доехали они куда-нибудь или нет.
Капитан вытряс на ладонь из пачки последнюю сигарету.
— У меня курево заканчивается. А мы не купили.
— Может быть, ещё будет магазин, — доносится из кабины голос нашего неизменного водителя.
— У тебя есть?
— Кончились, — ворчит Костя. —
Из кабины водителя доносится тяжёлый рок и слышно, как Костя подкручивает ручку громкости. Автобус представляется мне пыхтящим локомотивом, что несётся по небесным рельсам прямиком в пасмурное небо.
Аксель посмотрел последний раз на сигарету, щелчком отправил её за окошко. Подмигнул мне и сказал:
— «Вчера» — только для тебя оборот земли вокруг своей оси. Для кого-то твоё «вчера» — только движение глазного яблока.
Дорога свивалась серпантином. За разговором я совсем забыл о пейзаже и теперь поторопился откусить от бутерброда кусок посочнее — отвоевал у запотевшего стекла окошечко, чтобы удобно было смотреть на иностранцев. Но иностранцев не наблюдалось — Костя заметил, что здесь по большей части живут поляки. Между коржами туч и землицы — едва прожаренное мясо с кровью сосновых шапок, источающее душистый аромат. Дорога тут возникла словно бы случайно — просто прогалина, промежуток между вековым наступлением друг на друга двух армий исполинских елей. Они гудят, шумят патриотические песни. И, кажется, вот-вот сшибутся, разбрызгивая искры мать-и-мачехи и капли клюквенной крови, расплющив и растерев меж валов-стволов наш крошечный караван.
Я с интересом вглядывался в окно. Все остальные усиленно зевали, а зеркало заднего вида смотрело на меня усталыми и спокойными глазами Кости. Уклон пока ещё небольшой, и лошади идут охотно, напевая под нос свои хрустящие, ноздреватые песни. Перед подъёмом Костя остановился и пропустил повозки вперёд, так что теперь мы могли наблюдать в лобовое стекло только весело раскачивающиеся вагончики.
Анна устроилась дремать, свернувшись на сидении чуть ли не клубочком и пробормотав:
— Ты же, наверное, никуда не ездил, малыш, и не знаешь, как это прекрасно — спать, пока тебя куда-то везут.
Я не знал, но, кажется, полностью разделял её взгляды.
Мы плелись под дождём до сумерек, а после встали на ночёвку у обочины, чтобы проснуться в таком же сером и сопливом утре. Казалось, эти холмы сморкались в нас, как в носовой платок. Торопиться было некуда, и мы неспешно двигались между отвесных чёрных гор, пока редкие, заляпанные грязью дорожные знаки не привели нас в человеческое поселение.
Это был небольшой городок, зажатый в стакане горных склонов. «Девять горных пиков» — гласила вывеска на въездном щите под огромной надписью «Добро пожаловать!» и выцветшей картинкой, изображающей сову. Всё зябкое и дрожащее. Покатые, похожие на валуны домики норовят прижаться друг к другу — погреться. Лошади храпели, с подозрением разглядывая мокрые лопухи, цокали копытами по плоским камням, будто бы нарочно врытым в землю.
— С этим местом связана одна забавная легенда, — сказал Аксель, и я навострил уши. Анна перевалилась на сидении на живот, стянула с головы одеяло, выглядывая оттуда, словно ласка с побуревшей по осени шерстью.
Капитан протёр запотевшее окошко-иллюминатор, потом протёр каждое стёклышко очков. Бросил наружу неприязненный взгляд.
— Когда-то здесь было озеро. Пересохло, и остались только человеки. Но, по-видимому, с таким дождём скоро снова будет озеро. Выгружаемся.
Надев огромные резиновые сапоги
Анна вышла наружу с тем же одеялом на плечах, замотавшись в него, подобно арабской красавице… если, конечно, арабские красавицы носят джинсы и калоши (почти такие же огромные как у Капитана).
— Почему Аксель решил выступить именно здесь? — спросил я.
— Возможно, хочет зажечь это унылое местечко, — сказал, выпадая из кабины, Костя. — Филиал Торонто, понимаешь? Это как закуривать промокшие сигареты. Не слишком приятно, но куда же деваться, если других нет?
— Здесь нет других городов? — спросил я.
Вообще-то странно. Дорога не выглядела старой или разваленной, видно, что ездят по ней много и часто.
— Есть. Если бы мы не сворачивали сюда, часа через четыре нас бы ждал Рейн с ужином в каком-нибудь тёплом месте с крышей над головой и благодарная публика. Все тридцать тысяч человек. Они, конечно, хмурые, как и всё горцы, смотрят на тебя с таким же выражением, как на дичь, которую нельзя подстрелить из-за просроченного охотничьего талона, но свою пачку бумажек мы бы собрали.
— Значит, у Акселя здесь какие-то знакомые?
— Да нет. Ему просто здесь интереснее. Не спрашивай, почему. Он говорит, здесь как-то иначе льёт дождь.
Нас никто не встречал. Хотя наш табор выглядел в окружении каменных домишек как петарда, разорвавшаяся в стакане с водой, ни единого лица в окне или под козырьками, или на верандах я не увидел.
— Здесь, неподалёку, горнолыжная база, — сказал Костя и надул щёки. — Кстати, где-то в автобусе были лыжи.
Анна грустно хмыкнула. Она всё ещё оглядывалась, надеясь отыскать в окружающей серости хоть одно яркое пятно.
— Быть может, здесь есть таверна? — спросила она.
Мы довольно быстро отыскали туристический приют. Здание вползало на склон горы, словно большая улитка, волочащая на себе крышу из красной черепицы. Путь к нему окаймлял сырой папоротник и низкорослые кусты лиственницы.
Анна с тоской посмотрела на закрытую на висячий замок дверь. Костя заметил:
— Боюсь, если бы они знали, что посреди «мёртвого» сезона припрёмся мы, оставили бы открытым собачий лаз…
На площадке перед туристическим приютом раскинулись наши шатры, верёвки от которых были похожи на растянутую среди деревьев паутину. Пришлось изрядно повозиться. Шесты, которые мы пытались вкопать среди травы на газоне, с ворчащим и хлюпающим звуком кренились на бок, парусина над головой создавала переполох, словно летучие мыши на чердаке, которых разбудил луч фонарика. Через полчаса на две трети напрасного труда мышцы одеревенели. На ум мне пришла книга, которую брал несколько раз в библиотеке — настолько мне она нравилась. Там был мальчишка, вроде меня, который в сердце бушующей стихии помогал отцу укреплять плотину. Если бы они не укрепили плотину, затопило бы деревушку живших по соседству негров. При чём тут негры, я не помню (кажется, они имели к сюжету весьма посредственное отношение), но, видимо, отец мальчика и его друзья были хорошими людьми. Иначе не взялись бы за лопаты. О, какой там был ливень! Потоками воды их сбивало с ног, и я, скользя в калошах на вязкой земле, представлял у себя в руках вместо шеста то черенок лопаты, то сваю, что подпирает насыпь. Поэтому я, наверное, единственный, кроме Капитана, сохранил к середине дня более или менее благодушный настрой. Что и говори, а разгружать пожитки бродячего цирка было почти так же ответственно, как противостоять выходящей из берегов реке.