Шрифт:
В конце Садовой улицы мальчик свернул и по тропинке сбежал к ограде. Сначала он высмотрел едва различимую дорожку, упиравшуюся на том конце широкого луга в приступочек у изгороди, потом перевел взгляд на быка, мирно щипавшего густую сочную траву у прудика. За той изгородью, напротив, высился террикон, и отец, наверное, уже взбирался на него; а здесь, в сотне ярдов, топчет густую траву бык, который считает этот луг своим владением и, конечно, погонит мальчика, если он ступит на дорожку. Оставался окольный путь – мимо кооператива и брошенной вентиляционной шахты, но тогда
Он прошел половину пути, когда, не глядя, почувствовал, что бык поднял голову и с интересом рассматривает его. Это очень трудно – не глядеть в ту сторону, но еще труднее идти ровным шагом, как его учили. Он изо всех сил старался держать взглядом желтые пятна лютиков, росших из травы готовыми букетами, и начинавшиеся за ними лопухи, буйствовавшие уже до самой изгороди. Все-таки он не выдержал и украдкой глянул через плечо. А там вот что: опустив голову, бык переступал с ноги на ногу и всхрапывал. Этот бычий сап он услышал даже сквозь грохот собственного сердца и на минуту оцепенел от ужаса. И тут донесся голос отца:
– Иди спокойно, сынок, и, ради Христа, не оглядывайся.
До отца была сотня миль, с ним там кто-то еще. Даже издалека он разглядел отцово лицо, черное от угольной пыли и блестевшее от пота. Отец сорвал с головы кепку и вышел на луг. Радость захлестнула мальчика. Он сделал шаг и пошел медленно. Но почему-то отец уходил в сторону от него, и он в растерянности остановился.
– Иди прямо к приступку, – крикнул отец. – Только медленно! Медленно! А сам, размахивая кепкой, побежал.
– Эй! – крикнул он быку. – Сюда, ко мне! – и потряс своим большим красным платком. Мальчика подмывало кинуться к отцу, но там был бык, и он с острым чувством стыда понял, что больше всего на свете боится этого быка, что этот страх пересилил даже любовь к отцу.
Через лопухи к нему бежал незнакомый человек. Казалось, он никогда не добежит до него. Мальчик навсегда запомнит, какая странная тишина вдруг повисла над полем. На весь мир бухало его сердце, к нему мчался кто-то высокий, в лохмотьях, по ногам больно хлестала высокая трава, где-то далеко кричал отец, отвлекая быка, и вот уже высокий незнакомец подхватывает его на руки. Сверху он успел еще раз увидеть отца: тот несся быстрее ветра – под самым носом у быка. Потом его, словно тючок, перевалили через изгородь и, оттолкнувшись о приступок, следом легко перемахнул через ограду незнакомец.
– Порядок, – тяжело дыша, сказал он. – Он его обморочил. Отец махал им уже с дороги, а бык бесновался за оградой от нерастраченной ярости и обиды.
Вытирая платком лицо, к ним на террикон тяжело взошел отец.
– Быстро у тебя голова работает, – сказал незнакомец.
– Приходится, – буркнул отец. – Бестолочь! Тебе сколько раз говорили!
– Прости, пап.
К счастью, отец отвлекся на незнакомца.
– Один бог знает, что бы мы без тебя делали.
– Да то же самое и делали бы. Он бы шел себе и шел потихоньку, как было сказано.
Его взгляд остановился на туго сжатом кулачке.
– Прости за любопытство: что у тебя там, малец?
– Глупость какая-нибудь. Он, словно барахольщик, подбирает что попало.
А мальчик только сейчас вспомнил о своем трофее и разжал кулак.
– Черт побери, это божья коровка!
– Что я тебе говорил?
– Отпусти ее.
– Может, она принесет мне счастье.
Он взял букашку и посадил себе на руку. Коровка выпустила прозрачные крылышки и улетела. Потом откуда-то вывернулась и снова села ему на руку.
– Видал, малец? Значит, денек у меня будет удачный.
Он осторожно перенес букашку на травинку. Потом поднялся с земли и сверху посмотрел на отца с сыном. Хотя одет он был в страшную рванину, стоял он прямо как господь бог.
– Мне пора.
У мальчика мучительно сжалось сердце.
– Куда ты сейчас? – спросил отец.
– В Барни, там и переночую.
– Может, перекусишь с нами? Сытый желудок веселее носить.
Незнакомец помотал головой.
– Я не любитель ловить людей на добром слове. И время поджимает.
– Говори что хочешь, но мы тебя голодным не отпустим. И давай не спорить.
Незнакомец еще раз взглянул на отца.
– Я серьезно говорю.
– От куска хлеба с сыром, я, конечно, не откажусь, – уступил тот, – и от луковички, если не жалко.
– Разоримся и на луковичку. У тебя какая специальность?
– Слесарь, токарь. Только это когда было, еще до войны. Женился – и сразу в окопы. А когда вернулся, определили стажером и через год с месяцем уволили.
– Героев мы уважаем.
– На жизнь никаких денег не хватало. Пришлось выметаться, а жену отправить к родным. С тех пор мотаюсь без работы.
– Беда, что и говорить.
– Главное – никак не могу войну из себя вытравить. Я ведь на Марне был и на Сомме.
– Аэропланы, танки, наблюдательные шары, – оживился мальчик. – Вы их видели?
– Если на Сомме, то там одна грязь и слякоть. Там некогда было глазеть по сторонам, приходилось все время смотреть под ноги. Нас больше утопло, чем погибло от пуль.
– А воздушные бои были? – спросил мальчик. Раскинув руки, он загудел, как шмель, обежал вокруг и спикировал на землю.
– Не до аэропланов нам было, – покачал головой незнакомец.
– Беги и скажи матери, что я иду, – велел отец и извиняющимся тоном пояснил незнакомцу:– В голове одни глупости. Не вылезает из книг.
– Слов таких нет – рассказать, что там было.
В конце улицы они остановились у здания клуба.
– Погоди минутку. От пинты пива, я полагаю, ты не откажешься?
Миновав швейцара, он канул в шумные недра и вскоре появился с большой запотевшей кружкой.
– Забыл спросить: против горького пива не возражаешь? Осторожно, благоговейно слизнул незнакомец пену, сползавшую по стенке, и, закрыв глаза, посмаковал.