Бродяги
Шрифт:
И вот все парижские бродяги — и те, что спят под мостами, и завсегдатаи вокзалов, которые скрываются в темных углах от бдительных взоров железнодорожных служащих, и те, что ночуют в крытых галереях общественных зданий, и те, что слоняются ночь напролет среди тележек центрального рынка, и те, что в неверном свете фонарей Монмартра поджидают милостыню от проституток и подвыпивших гуляк; жители кладбищ, подземных переходов, тупиков и подвалов, — все покинули свои скамейки, ящики, решетки метро и двинулись к перекрестку счастливых. По четырем сходящимся
Уютно устроившись в своем закутке, счастливые обладатели несметных богатств и не подозревали об этом сборище. Первые поезда метро прогремели по виадуку над их головами и возвестили им начало нового дня. В рассветной полудреме они не решались открыть глаза, теснее прижимались друг к другу и каждый старался удержать остаток ночи, уткнувшись лицом в жилетку соседа.
Майар лежал на куче золота, которую он целиком прикрывал полами расстегнутого пиджака. С каждым выдохом из его груди, прижатой к асфальту, вырывался тихий стон. Время от времени сквозь стиснутые зубы он бормотал обрывки фраз — жалобы и угрозы.
— Ворюга… Гоните его… все заграбастает… Кто-то из лежавших рядом случайно навалился ему на плечо. Старик вздрогнул, вскинулся и, вытянув перед собой руки, чтобы схватить ускользающее богатство или вцепиться в горло похитителя, обвел все вокруг замутненным взглядом. Тучи почти рассеялись: над больницей Ларибуазьер открылся большой кусок голубого неба. В конце бульвара Шапель всходило солнце; его неяркий свет лег на асфальт справа и слева от виадука. Вокруг темной кучи неподвижно лежавших бродяг снова скрежетала и лязгала жизнь.
Старик остро ощутил, что ему чего-то не хватает — чего-то такого, что ему больше никогда не встретится на пути. Он закричал:
— Опять все сначала! Опять нищий! Опять бездомный! Не хочу!
Его товарищи по ночлегу зашевелились, подняли головы, пытаясь понять, почему он кричит. Вне себя от разочарования старик встал и, не глядя, куда он ставит ноги, шагая чуть ли не по животам, отправился было прочь, бессвязно бормоча и чертыхаясь. Доминик забеспокоился, тоже вскочил и позвал:
— Эй, Майар! Куда ты с деньгами-то?
От этих слов в головах бродяг пробудилась память о великолепном и жестоком видении прошедшей ночи. Деньги, которые им тогда пригрезились наяву, с мыслью о которых они засыпали, снова возникли перед их внутренним взором; каждому снова захотелось упиться зрелищем золота, прижать его к пустому животу.
— Наши деньги! Он уходит с нашими деньгами! Вся компания бросилась в погоню за Майаром.
— Деньги! Наши деньги! Держи его!
И тут полчище бродяг, скопившееся на тротуарах, все сразу сорвалось с места и кинулось под своды виадука. Тысячеголосый рев заглушил шум и гудки автомобилей и даже грохот поездов надземки:
— Деньги! Даешь деньги!
Толпа одержимых, требовавших свои деньги, захлестнула Майара. Но в мозгах бродяг все
— Деньги! Отдай деньги!
Майар орал громче других. Он был уверен, что все так и есть, что деньги и в самом деле были и их украли. От бешенства у него глаза чуть не вылезли из орбит. В сумятице и давке раздавались крики:
— Держи его! Держи!
— Вперед, ребята! Живее!
Задние толкали передних, а те, захваченные общим безумием, тоже кричали: «Вперед!» В результате вся масса бродяг бросилась в погоню за призрачным сокровищем вдоль бесконечно длинного бульвара Ша-пель. Целая армия голодранцев мчалась под сводами виадука, но теперь они бежали молча, чтобы сберечь дыхание. Слышно было только, как тысячи промокших подошв шлепают по асфальту.
В этой неразберихе Доминик успел схватить Майара за ворот пиджака и теперь изо всех сил прижимал его к опоре виадука. Старик рвался как бешеный.
— Пусти! Да пусти же, кому говорят! Ты что, сдурел? Захватят они наши денежки!
— Плюнь, — спокойно отвечал Доминик. — Они их захватят, когда рак на горе свистнет. Пошли лучше кофе выпьем — так будет вернее.
Выдохшись, старик перестал рваться. Глазами, полными зависти, смотрел он, как толпа бродяг с непостижимой быстротой удаляется в сторону Ла Вилет. Калеки, которые не могли выдержать такой гонки, ковыляли в хвосте, отчаянно размахивая костылями.
— Во дают! — пробормотал Доминик. — Теперь они фиг остановятся, так и будут бежать.
Он помолчал и добавил меланхолически-сочувственно:
— Разве что только загремят все скопом в канал. Оно бы и неплохо было — для них же самих…
Майар стоял неподвижно, с застывшим взглядом. Доминик ощутил, как дрожит его рука, которую он держал в своей, и слегка хлопнул его по плечу.
— Брось, не горюй. Ведь это же придурки! Им что ни скажи, они и уши развесят. Идем лучше кофе пить.
Майар повернулся к нему и вдруг заплакал.
— Я понимаю, — сквозь слезы проговорил он, — я все понимаю. Но лучше бы ты отпустил меня с ними.
— Ты что, рехнулся? Не стыдно тебе в твоем-то возрасте? Ну, кончай, папаша, что на тебя нашло? Сразу видно, ты в нашем деле еще совсем не тянешь. Думаешь — что? Захотел жрать — и сразу тебе пожалуйста? Нет, так у нас не бывает…
— Вот именно…
— Ну, ладно, ладно, не тушуйся. Ведь у тебя еще восемь пятьдесят в кармане. Ты их, кстати, не потерял?
Майар пощупал один карман, другой; на лице его отразилось беспокойство. У Доминика сжалось сердце.
— Неужели потерял? Вот лопух!
— Да нет, не должно быть, — пробормотал старик. — Вроде сюда клал… Нет, не сюда…
— Посмотри хорошенько!
Старик порылся еще и удовлетворенно хрюкнул, его лицо покраснело от удовольствия.
— Я их в жилетку сунул, когда спать ложился.
— Ну и напугал же ты меня! — вздохнул Доминик. Вскоре оба сидели за столиком; перед каждым дымилась большая чашка кофе.