Бронеходчики. Гренада моя
Шрифт:
– Уж не Ермилова ли к нам занесло? – поинтересовался третий раненый, из противоположного угла.
Пехотный поручик. Его неудачно накрыло снарядом. И что самое обидное, ни единой царапины. Зато прилетело в глаза. Он очень надеялся, что зрение все же не потеряет. Но… В общем, надежда умирает последней.
– Капитан Ермилов, Игорь Степанович, – ровным тоном подтвердил он.
– Понятно. Ребят, слышал я о нем. Этот морду набьет без вопросов. Есть желание – испытайте судьбу. Ладно, Игорь Степанович, не сочти за труд, поведай, что там вообще творится. И впрямь сидим тут без новостей.
– А
– З-значит, не показалось мне т-тогда, – заметил Азаров.
– Не показалось. Выманили на открытое место передовые части и раскатали артиллерией. Под это дело на Одинокой развернули минометную батарею, пригнали сразу три бронепоезда, ну и бронеходы. Не дурнее нас. Потом накрыли артогнем и авиацией части, сосредоточившиеся для ввода в прорыв. Досталось и нашим бронепоездам, и здесь, в Хадраке, покуражились. Наша авиация не отмалчивалась, но все же небо осталось за франкистами.
– Это мы и так знаем, – вновь подал голос раненый с перевязанными глазами.
– Ну, тогда то, чего вы не знаете. Вчера под вечер противник прорвал линию фронта на участке почти в полсотни километров и продвинулся в глубину на расстояние от четырех до двенадцати километров. Но главное – в районе ущелья у Карденьонса, в результате чего их бронетяги вышли в долину Ангон.
– Это же прямая дорога сюда, на Хандраке, – всполошился первый, успев позабыть о своем желании задеть офицера.
– Есть такое дело. Но наши успели выслать им навстречу латышскую бригаду, усиленную бронебойными батареями. Словом, остановили франкистов у Торемочи.
– Километров двенадцать от нас.
– Именно. Это крайняя точка их продвижения на сегодняшний день. На линии Матильянс-Мандайона намертво встали десятая и одиннадцатая русские бригады. Кусок франкисты отхватили изрядный, но мы их все же остановили. Пусть и с большими потерями. Сейчас они собираются с силами. И где ударят, неизвестно. Как-то так.
– А что же, ваш хваленый Слащев не поможет нам своей авиацией? Уж за четыре-то дня могли бы расстараться, – недовольно заметил первый раненый.
– Д-добровольческий корпус во время н-недавнего на-аступления понес сущест-твенные потери. И в-вообще, оголять фронт д-для затык-кания дыр – не-э лучшая идея, – высказал свое мнение Григорий.
– Согласен. Идея не из лучших, – поддержал его поручик с перевязанными глазами. – Ермилов, ты говоришь, потери большие. А к нам что-то раненых не везут.
– Потому что их грузят в санитарные поезда и отправляют прямиком в Мадрид. Используют даже товарные вагоны. И насчет вашего госпиталя вроде как решается вопрос об эвакуации.
– Настолько все плохо?
– Хорошего мало, но дела не так уж безнадежны. Это я вам точно говорю. За тем и сюда пришел. Нужен ты мне, Гриша. Как, готов снова влезть в рубку?
– В-вытащили мо-оего «К-крестоносца»?
– Тяжко пришлось, но выволокли. И оживили. Как ты понимаешь, после таких боев пилотов у
– Д-доктор-то отпустит?
– Уже не отпустил. Но тут дело такое. Если ты согласен, то его никто спрашивать не будет.
– В-вот оно как. Детали н-не поведаешь?
– Не могу.
– Хоть не на убой посылают?
– Все в наших руках, Гриша. И вечный бой, покой нам только снится, – припомнил Ермилов строчки из стихотворения Блока.
– Я-асно. То-огда п-пошли за моими вещами.
– Вот это по-нашему, – хлопнув его по плечу, задорно произнес капитан, поднимаясь с койки вместе с Азаровым.
Начальник госпиталя косился, кряхтел и высказал свое неодобрение. Однако, как и обещал капитан, выписал без лишних вопросов. Разве что взял-таки расписку, что Азаров осознаёт все риски и сам стремится покинуть стены лечебного заведения. И молодой человек с готовностью написал все, что от него требовали.
– Итак, Гриша. Дела у нас и впрямь хреновые. Если не сказать больше, – когда они сели в поджидающий их автомобиль и тронулись с места, начал пояснять Ермилов. – Потери среди личного состава сопоставимы даже не с поражением, а с разгромом. В особенности досталось тринадцатой бригаде на ничейной земле. Уж больно скучился там народ. Ну и частям в местах сосредоточения близ линии фронта. По сути, все держится только на злости латышской и русских бригад. Остальных отвели в тыл и сейчас спешно перегруппировывают. Бронепоезд «Республиканец» раскатали под орех. Пока сбрасывали его под откос, чтобы освободить путь для отхода остальных, серьезно досталось и «Интернационалисту». В строю осталось только два статридцатимиллиметровых орудия. Из девяти двухсоттрехмиллиметровых морских монстров, «Гвадалахары» и «Мадрида», в строю осталось только четыре. Два потеряны безвозвратно, три нуждаются в ремонте. Платформы свели в один четырехорудийный бронепоезд «Гвадалахара». Зато на легком «Ленинце», считай, ни царапины.
– Игорь, а что п-по нашей б-броненосной б-бригаде?
– Ошметки, – безнадежно махнул рукой тот. – Мой взвод ссадили с «Сорок», всучили нам четыре подбитых «Тарантула». Ну, мы покорпели над ними, поставили страдальцев на ноги. Парни уж гундеть начали, мол, машины отобрали и определили в ремонтников. Они же у меня те еще ухари. Мы на двух «Сороках» три дня давали франкистам прикурить. И тут уж и бронеходы целы, и на мужиках ни царапины. Кстати, пару «Тарантулов» как раз мы и выволокли прямо с поля боя. И этих бойцов – гайки крутить.
– Но, я так п-понимаю, не-эспроста?
– Это да. Тут в светлых штабных умах созрел отчаянный план. Я так разумею, готовятся к контрудару. Если не вперед, так хоть свое вернуть. А тут твой «Крестоносец» стоит сирота сиротой.
– П-по-озволь повторить вопрос. Н-нас не-э н-на убой отправляют?
– Наша задача – разобраться с тремя бронепоездами противника. Уж больно они кровь портят.
– Это л-легко. Они же б-беззубые, – с нескрываемой иронией произнес Григорий.
– Зубы у них есть. Но если взять из засады, то мы им их в глотки вобьем.