Бронепоезд 'Гандзя'
Шрифт:
– Ладно уж, - сказал Васюк миролюбиво, - так и быть, дам и тебе постоять. Только в другой раз.
Наш поезд все продвигался вперед. Шли самым тихим ходом. Было слышно, как колеса растирали попадавшие на рельсы камешки. Под вагоном что-то уныло скрипело и побрякивало. Во все стороны расползался жидкий дымок паровоза...
– Эгей, машина!
– крикнул каменотес, оборачиваясь, и потянулся за рупором.
– Крути швидче!
– прогремел он в рупор.
– А то бряк да бряк... добавил он и поглядел на всех нас, как
– И верно, что это там Федор Федорович?..
– нетерпеливо отозвался рослый железнодорожник-замковый.
– Словно молоко везет на сыроварню.
Матрос поглядел по сторонам:
– Холмы да холмы, хоть бы уж на ровное место, что ли, выехать... Ищи тут ее, батарею!
– А вон слышишь, она стукает?
– сказал смазчик, схватив матроса за рукав.
– Тс...
– вдруг зашипел каменотес и показал нам свой дюжий кулак, тихо!
Приседая на каждом шагу, он прокрался к борту.
– Вон они, собачьи дети!
– сказал он, быстро обернувшись.
Все бросились к борту.
– Где? Где? Где ты видишь?
– Да вон же!
– Каменотес ткнул рукой по направлению к горизонту.
– Вон где заховались!
И вдруг на самом горизонте в тени леса мы увидели бойкую игру огней. Раз-раз-раз - мигали огоньки. Потом перерыв, опять - раз-раз-раз, и опять раз-раз-раз...
– Да это ж полная батарея, ребята!
– быстро проговорил матрос и сгоряча стукнул меня под ребро.
– Это они, гады, беглым огнем по Проскурову бьют... А ну-ка ударим и мы по ним!
Матрос и смазчик, оба навалившись на правило, начали поворачивать лафет. Конец лафета медленно поехал по укрепленному на полу бревну, как по рельсу.
– Гляди, отец, в очко, - кряхтел матрос.
– Ладно так? Или еще двигать?
Каменотес пятился к пушке и, не спуская глаз с черневшего леса, бормотал, перебирая пальцами:
– Пять, да пять, да пять - пятнадцать делений. Да еще пять да пять... двадцать пять... Да помножить на три...
Он прильнул к прицелу и стал что-то подвертывать, приговаривая:
– Двадцать пять на три, двадцать пять на три...
Левую руку он отставил назад и, помахивая ладонью, показывал матросу, насколько еще надо подвинуть конец лафета.
– Досыть, довольно!
– проговорил наконец каменотес и быстро убрал руку.
– Есть досыть!
– гаркнул матрос.
– Да ты сам-то шевелись, батька! Гляди, уже...
Тут над самым поездом с резким свистом лопнула шрапнель, и по вагону, точно помелом, хватило пулями. Матрос подпрыгнул и закружился, ощупывая свои бока.
– Не замочило?
– крикнул он нам.
– Я-то цел!
– Орудия...
– протяжно скомандовал сам себе каменотес.
– По батарее противника. Прицел семьдесят пять...
– Он махнул замковому, и тот, стукнув по рукоятке, открыл затвор.
– Снаряд!
– гаркнул каменотес.
Племянник
– Заряд!
– крикнул каменотес.
На этот раз с места сорвался матрос. Он выхватил из-под другого брезента медную гильзу размером с кастрюлю и тоже подал в камеру. Гильза была набита шелковыми пакетиками бездымного пороха.
Щелкнул, закрывшись, замок... Каменотес рванул за шнур.
И вдруг меня разом ослепило и словно лопатой ударило по уху... Что за черт! Вижу матроса, который опять тащит гильзу, вижу каменотеса у пушки, а ничего не слышу. В ушах звон, пение какое-то, и голова словно не своя, словно с места сошла. Опомнившись, я стал прочищать пальцами уши...
– Недолет!
Это было первое слово, которое я наконец услышал. Выкрикнул его каменотес. Он опять стоял у прицела, подкручивая свои винты.
– Орудия... прицел восемьдесят пять... по батарее!
И тут без перерыва пошла работа. Племянник подтаскивал к орудию снаряд за снарядом. Розовая его рубаха сразу взмокла и на спине и на груди. Еще бы: ведь в каждой этой стальной чушке два с половиной пуда весу - покидай-ка их на лоток!
Все работали как черти, и каменотес только поспевал браться за шнур. Он дергал его наотмашь, приседая на одну ногу, словно траву косил.
А матрос то подбегал к гаубице с гильзой, то отскакивал назад и выравнивал правило.
Я глядел на лихую работу артиллеристов. Теперь даже нельзя было сказать, кто из них действует лучше: все десять рук соединились в одном яростном усилии - одолеть батарею врага! А бородач... каков бородач! Разве мы справились бы без такого человека?
Однако что же я сам - зритель, что ли?
Спохватившись, я бросился помогать артиллеристам, заменил матроса у правила - и работа пошла еще спорее. То и дело перед глазами, как молния, взблескивало пламя, и мне казалось, что оно всякий раз обдувает меня словно горячим ветром. От беспрерывных ударов гаубицы все звенело и грохотало кругом. Вагон сотрясался, как под огромным молотом. При каждом выстреле ствол орудия резко откатывался назад - и было похоже, что гаубица, сама пугаясь грозного своего рева, прячет голову в плечи.
С бульканьем и шелестом неслись наши снаряды по воздуху, и следом на горизонте вдруг вырастали как бы кусты невиданной породы - огромные, чернокурчавые, с огненными стволами. Но они держались только мгновение. Это были наши разрывы. Дым от разрывов валился набок, застилал лес и неприятельскую батарею.
Батарея отвечала и временами переносила с города на нас свой беглый огонь. Но мы сразу отходили с поездом назад или проскакивали через зону огня вперед; каменотес заново подсчитывал прицел, и гаубица продолжала реветь неистовым своим голосом.