Бронированные жилеты. Точку ставит пуля. Жалость унижает ментов
Шрифт:
Все это было не к добру: Качан был женат, Верка — замужем. К тому же с маленьким ребенком…
Но сейчас Игумнова больше беспокоил поддатый эксперт.
— Ты хоть постарался ему вдолбить?!
— Я ему написал во–о–от та–а–кими буквами! Положил под стекло: " ПУЛЯ»!
— Ночью ему тоже дежурить?
— У них перерыв до двадцати двух.
Игумнов повернулся, чтобы идти.
— Ты остаешься?
— Мне еще проверять посты на платформе… — Качан помахал Верке рукой. — До после волгоградского…
Они
Пока Игумнов отсутствовал, на платформе произошла смена караула. По чьему–то указанию произвели передислокацию сотрудников КГБ, охранявших члена Политбюро, Первого республиканского секретаря — чей персональный вагон стоял на Восьмом пути.
Игумнов сразу ее ощутил.
По платформе разбрелись чужие оперативники. К Отделу милиции никого не подпускали.
" К чему бы это? — Объяснение могло быть одно. — КГБ не дремлет! Информацию о выстреле на перроне зажали, а меры по усилению приняли!»
Впрочем, тут же нашлось и другое истолкование.
От въезда в вокзал, из под запрещающего знака, показался приближающийся торжественный кортеж. Впереди первой черной «чайки» шли две сопровождающие «Волги» охраны с мигалками. Колонна сверкающих лаком новеньких машин свернула на перрон.
Качан хмыкнул:
— Первый ихний приехал…
Откуда–то сбоку на платформу тут же набежали легко узнаваемые мелкорослые телохранители — на всех серые пальто деми, воротнички с коллекционным каракулем, начищенная обувь на высоких — выше обычного каблуках.
Первый — он же член Политбюро — выходец из полунищей семьи из какого–то дальнего бедного аула — длиннорукий, решительный, владеющий нынче абсолютной властью в своей республике — вышел из «чайки», направился к своему персональному вагону. Тут у него были личные дела, помимо тех, которыми занимался размещенный в вагоне штаб.
Помимо машин с правительственными номерами, телохранителями и обслугой, у персонального вагона с протянутыми к нему от вокзала коммуникациями и круглосуточным постом, сновали сомнительного вида золотозубые земляки Первого — с наполненными чем–то мешками, сумками, свертками…
" Спекулируют что ли?!»
Высокий гость пересек заградительную линию поста и словно расстаял в горловине станции, окруженный телохранителями.
Грубый голос позади окликнул обоих ментов:
— Проходите! Чего стоять…
Розыскники оглянулись.
Каракулевый воротник. Острые глаза, короткие усики, крепкий подбородок.
— Ты нам, что ли, мужик?
— Вам, вам!
— Ты лучше туда смотри! — Игумнов ткнул рукой в сторону правительственного вагона. — А здесь мы сами справимся.
— Стой, ты кто?
Комитетчик был с миниатюрной рацией, что–то сказал в воротник. По платформе уже бежало несколько лбов.
— Кто? Чего надо?
Качан незаметно подобрался.
Из возможных способов разборки он обычно
Игумнов остановил его. Вначале следовало испытать мирные подход..
— Транспортная милиция. Документ?!
— Да, предъявите!
— Вы первые! Мы за вами.
Одновременно заметил для Качана, но так, чтобы комитетчики слышали:
— Как преступления раскрывать ни хрена их нет! Я уж не говорю о сегодняшнем…
Один из охранников что–то тихо сказал другому по–своему. Тот, что был у них старшим, понял.
— Хорошо, идите…
Игумнов повернул к поставленному на прикол составу.
К ночи сюда вытянули из отстоя порожний «Новомосковск–Москва», десять купейных вагонов для милиции и приданных сил. От вокзала к ним перебросили времянку телефонного кабеля. В вагоны поселили всех, кого перевели на казарменное положение. Работа наряда не прерывалась. Делегаты небольшими
порциями прибывали всю ночь.
Игумнов поднялся в вагон.
В освещенном проходе было пусто. На стук тамбурной двери из служебки выглянула проводница. Но тут же успокоилась.
— Может чайку?
— А есть?
— Чай горячий — всю ночь…
В ожидании очередной делегации в составе «Москва–Новомосковск» никто не спал.
Из ближайшего купе их окликнули.
В купе сидели свои — Цуканов, Надежда, «МО–14562» — Бакланов, который, оставив Игумнова у сквера Траурного поезда, проехал на перрон и появился в купе вместе со свертком с загадочным содержимым, полученным от Люськи Джабаровой.
Был тут и младший инспектор — Карпец, жуликоватый и удачливый, выловивший стальную горошину из лужи на перроне.
Начальника розыска ждали.
Проводница принесла постельное белье. Состав был выделен бесплатно, за постели платило Управление. Простыни и наволочки были сырыми, как и для обычных пассажиров.
— Одеяла принести?
— Пока нет, если что — мы возьмем.
В вагоне было жарко натоплено.
Цуканов издалека, тонко чувствовавший халяву, застелил скатертью столик, принес от проводницы тонкостенные стаканы в латунных фирменных подстаканниках «МПС».
Игумнов узнал скатерть: Надя привезла ее из дома.
Пунктиком его первой жены была сервировка стола: салфетки, приборы…
В их совместной жизни большое значение придавалось совместным чаепитиям. В предназначенном на снос доме, в котором им временно выделили комнату, скатерть была всегда свеже накрахмалена, салфетки — наглажены…
Нынешняя его жизнь в просторной чужой квартире могла с полным основанием считаться бесприютной.
Его жена — вдова трагически ушедшего из жизни известного журналиста — медленно привыкала к менту. Игумнов приезжал, когда жена спала,