Бронзовая Сирена
Шрифт:
Итак, если исходить из убийства, версии такие.
Первая — Макаров из личных счетов подпустил Георгию пиропатрон или гранату. Просто бросил вслед… Возможно, Георгий увидел — отсюда маска ужаса на лице, — но сделать ничего не мог. Лодку тряхнуло. Могла упасть мачта. Сербина прибежала на взрыв — ерунда, что «сердце подсказало», — но Георгий был уже мертв. Удостоверилась, врач-недоучка. И — решила, что живой Вовочка лучше мертвого Гошеньки, а посему о взрыве никогда и никому ни слова. Дальше… Если вдруг Савелко и в самом деле не слышал взрыв, то могла помолчать, пока Макаров пошарит на дне, подберет осколки, а потом поднять крик.
Так, а если Савелко прибежал сразу? Вторая версия: не на крик — на взрыв? Тогда с ним в открытую — если бы заранее знать, что профессору выгоднее попридержать язык и ничего постороннего не слышать. Возможно? Возможно. Если знали Бирюков и Левина, то знали и Сербина с Макаровым о напряженных отношениях между Савелко и покойным. Наверняка они знают куда больше, чем сказали мне. И времени для переговоров, пока не пришли Бирюков и Левина, достаточно. На чем можно «расколоть» их по первой версии? Должно быть, — вбив клин между показаниями Макарова и Сербиной; вызвать спецов и тщательно проверить дно — поискать следы взрыва, произвести скрупулезный обыск, хотя Макаров наверняка прятал гранату или что иное не в своих личных вещах. Поразведать у друзей, знакомых и коллег, здесь и на берегу, не связан ли сейчас или в прошлом В. Макаров с оружием и взрывными устройствами. Хотя все непросто: вот и парочка эта — не дураки, вряд ли языки развяжут. А «вещдоков» может и не быть.
По второй версии — шансов больше. Савелко вроде рыхловат и расколоться ему не так опасно — подумаешь, смолчал о взрыве. О репутации заботился. Можно попробовать раскопать их совместные интересы с Георгием, связи на берегу и за границей. А начинать опять-таки надо с бухты — не осталось ли каких следов от взрывного устройства. Слишком мало времени у Макарова оставалось, чтобы все проверить. Следы должны быть.
Не бывает следствий без причин. Молодой здоровый аквалангист не мог умереть просто так, через пять минут после погружения в тихую и теплую воду. Не слыхал я еще ни об одном случае такой смерти. Должна, обязательно должна быть причина. И почему-то я подумал, что смогу найти ее. Очень хотелось докопаться до сути. Такой я стал.
Я прошелся немного. На востоке, там, где все больше разливалась густая туча, море потемнело. И прибой зашумел сильнее. Далеко-далеко на северо-востоке, там, где проходит гряда подводных скал, на волнах вспыхивали ржавые от закатного света барашки. Но ветер сюда не долетал, и неподвижный знойный воздух охватывал все тело. Вода почему-то не манила, хотя сразу же за площадкой, где летчик сажал вертолет, был небольшой пляжик.
В конце концов я уговорил себя искупаться позже, после захода солнца, и вернулся в лагерь.
Светланы по-прежнему не было видно.
Я присел рядом с Васей, пересказал допрос. Надо было поговорить с Бирюковым и Левиной. О Георгии, о работе, об острове. Часто бывает, что обстоятельства жизни определяют и обстоятельства смерти.
Бирюков возился у плиты. Левина была здесь же, в лагере — сидела у входа в палатку и пыталась читать.
Поскольку официальный допрос Вася уже произвел, можно было поговорить без протокола.
На мои вопросы Бирюков не то чтобы отмалчивался, но говорил мало или изредка вставлял реплики в монолог Марии. Взвешивал свои слова. Я подумал, что руки его куда более выразительны, чем речь. Руки жили, двигались, переживали, порою просто заменяли слова. Жилистые, твердые руки с желтыми подушечками мозолей. Могут ли эти руки ласкать? Не знаю. Но зато они наверняка умеют многое делать. Сам Бирюков худощав, смугл, ничего особенного лицо не выражает. Мастеровой, один из сотен тысяч, что каждый день идут через проходную. А здесь ни проходной, ни смены нет — вот и работают руки от зари до зари. Выяснилось, что на нем держится почти все хозяйство лагеря. В институте тоже, даже гарпунное ружье Георгию изготовил он. Хотя опытные аквалангисты — я знаю это — редко доверяют вещам, изготовленным чужими руками.
Бирюков напряженно следил за разговором, поддерживал слова Марии, а руки его все время вертели, как игрушку, небольшой клапан. Только позже я понял, что это клапан от легочного аппарата акваланга.
Я уже говорил о Марии: невысокая, не особенно расположенная к полноте брюнетка. Красивая, пожалуй, Но, на мой взгляд, ее чертам недостает мягкости. Пожалуй, излишне твердо вылеплен подбородок, жестковаты обветренные губы и резок вырез ноздрей. У нее высокий лоб. Волосы собраны в узел. Наверное, с другой прической в вечернем платье она была бы женственнее. Голос мягкий грудной. Мария старалась смотреть в глаза. Бирюков — на клапан. А разговор у нас пошел совсем необычный для беседы следователя прокуратуры и случайных свидетелей.
— Вы верите в сны? — сказала она.
— В сны? Наверное, нет, — ответил я.
— Я тоже не верила. До появления на этом острове.
— Вы хотите сказать, что ваши сны имеют какое-то отношение к смерти Георгия? Так?
— Не знаю. Не хочу обманывать ни вас, ни себя. Я пятый сезон в экспедициях, но такого… таких снов — не было.
— А дома?
— Дома я их вообще редко вижу.
— А вы? — спросил я у Бирюкова.
— Я тоже. Да я и в экспедициях крепко сплю. За день нагорбишься так, что лишь бы лечь, — сказал Бирюков, не поднимая головы.
— Почему вы спросили, верю ли я в сны?
— Иногда очень трудно… очень трудно объяснить что-то человеку, который не может представить себя на твоем месте. И потом — это странное состояние днем… Не каждый день. Иногда мне кажется, что наш остров — лаборатория. Весь, целиком. У меня подруга, одноклассница, она биолог. Я как-то была у нее на работе, в лаборатории. Там такой стеклянный колпак, и под ним — мухи. Они там, под колпаком, летают, едят, дерутся, размножаются, дохнут. А она смотрит на них сквозь стекло — они все меченые — и записывает. Понимаете, о чем я? Такое ощущение, что мы здесь — мухи под стеклянным колпаком.
— Любопытное сравнение.
— Вы поймите ее правильно, — не сдержался Бирюков. — Нервы, жара… Что-то нам всем здесь неладно живется… А теперь смерть Георгия… Расскажи про сон, — попросил Бирюков Марию.
— Сон… Вчера я долго не могла заснуть. Светка ворочалась, потом ушла к костру, разговаривала с Георгием… Было поздно, может быть, около часа ночи. Потом я наконец уснула. И сразу, как мне кажется, начался этот сон. Собственно, начался он предыдущей ночью, я его сразу узнала. А это — продолжение… Я была у себя дома, в городе. Вся стена почему-то была в паутине. Я взяла тряпку, чтобы ее смахнуть, но как только я к ней прикоснулась, стена рухнула, даже не рухнула — попросту исчезла, не вся, часть, и там, в проломе, как в двери, появился Георгий. Только постаревший — совсем седой. Он как-то странно поднял руки — вот так — и говорит: «Позволь мне войти в дом». Я спросила: «С чем ты пришел?» Он не ответил, только раскрыл плащ — на нем перевязь и пустые ножны. Он вошел в дом, как будто знал, где лежит то, что ему нужно, и направился к стеллажу. «Здесь, — говорит, — есть обо мне». И стал брать с полки книги. Снимает, а они у него в руках исчезают, так что все время остается только одна книга. Потом улыбнулся, поднял руку — и вышел. Я стою в комнате, стена цела, только паутины нет. И на полке осталась одна книга. Я взяла ее в руки — но не могу прочесть название. И все страницы на каком-то забытом языке… А до того, накануне, снилась пещера. Пещера, вот эта, на острове. А в ней — нет, не клад. Дверь с ключиком. Я открыла — и попала в свою комнату. Только ее было трудно узнать, все разбросано, перевернуто… И почти всю ночь я наводила порядок.
— Мы были в этой пещере. Она небольшая, можно идти только метров пять, а потом — завал почти до свода, — отозвался Бирюков.
— Над завалом узкая щель, я едва протиснулась. А дальше, буквально через три метра, свод снижается. Обычная пещера, сырая и затхлая. Пол каменный, культурного слоя нет. Это — позади завала. А впереди, у входа в пещеру, мы решили немного покопать… но теперь вряд ли придется.
— Из-за Георгия?
— Да, но не из-за его смерти. Он вчера вечером нашел под водой, в бухте, великолепную вещь…