Брошенная
Шрифт:
Она отправилась в душ, прихватив с собой костюм. Внутренний голос попытался воззвать к ее благоразумию: стоит ли расхаживать по дому в баксовом прикиде? Но Марина одернула его словами Высоцкого: «Ведь живем однова!»
Человек к хорошему быстро привыкает. Вроде никого в гости не ждала, а вот поди ж ты, после душа обрызнулась французской туалетной водой. Снова распечатала новую упаковку. Почему бы не попробовать новый запах? Сколько же эта вода простояла без применения? Ради интереса она глянула в киоске на море, сколько стоит такая вода. Полторы штуки.
Надо сказать, настроение у Марины поднялось. Она взглянула на себя обнаженную в то самое зеркало до пола, которого прежде стеснялась. Точнее, себя в нем. Теперь с каждым днем — немало помогли тому и постельные упражнения с Тимофеем — ее фигура обретала прежние очертания. Еще немного занятий на тренажере, том самом, что второй год пылится на балконе…
Марина, напевая, вышла из ванной в своем новом костюме и услышала, как в дверь звонят. Она пошла открывать, но дверь оказалась уже открытой, вот только стоящий за дверью не смог войти в квартиру из-за дверной цепочки.
А на пороге оказался не кто-нибудь, а ее юридический муж Михаил Ковалев собственной персоной. Сказать, что он ее новому виду просто изумился, — значит ничего не сказать. Он был сражен. Даже не сразу смог проговорить:
— Можно войти?
— Пожалуйста! — Она качнула бедром, и этого движения у нее прежде не было, и промурлыкала: — Это ведь и твоя квартира, не так ли?
Но он ей ничего не ответил, и Марина усмехнулась, вспомнив афоризм какого-то юмориста: «В его лице было что-то открытое. Кажется, рот».
Теперь она вообще уже над ним смеялась, а такого прежде не было никогда. Не могло быть.
— Кофе выпьешь?
Марина упругой походкой прошествовала мимо него на кухню, а Михаил, как сомнамбула, поплелся за ней следом и остановился в дверях.
— Ты за вещами? Я тебе их приготовила. В коридоре под вешалкой стоят.
— Выпью, — наконец отозвался он. — Ты надушилась французскими духами, или это у тебя Вика была?
— Это не духи. Всего лишь туалетная вода. Я принимала душ, — пояснила она.
— Принимала душ, — повторил за ней Михаил, — и воспользовалась французской туалетной водой?
— Не пойму, что здесь странного? — Марина сделала вид, что не понимает его удивления. — Многие женщины используют туалетную воду именно после душа.
— Но раньше ты не пользовалась духами. И туалетной водой тоже…
— Раньше! Мало ли что было раньше. Дура была, не правда ли? — сказала она, не дослушав.
И полезла в кухонный шкаф — нужно же поставить что-то на стол к кофе. Сладкоежка-сестра непременно должна была что-нибудь купить. И точно. В шкафу отыскалось печенье-пирожное, одно из самых дорогих. Вот у кого надо поучиться себя любить!
— Я приходил вчера вечером. Тебя не было дома, а здесь расположилась твоя сестрица со своим хахалем. И даже не соизволила сказать, где ты!
Странно, Вика об этом ей ни словом не обмолвилась!
Марина безмятежно улыбнулась и пояснила:
— Наверное, не знала, стоит ли тебе говорить, а то расстроишься. Я ведь на море была, без Юрки, вдруг ты начал бы выступать.
— Где Юрка? — Муж медленно помешивал в чашке сахар и смотрел не на нее, а почему-то в пол.
— У дедушки с бабушкой. Я вернулась несколько раньше, они еще об этом не знают.
— А чего вдруг ты решила на море поехать?
— А если нет, то почему, — передразнила его тон Марина, — как-никак на дворе лето. Я взяла отпуск. Не сидеть же дома!
Она отчего-то никак не могла унять дрожь в руках и потому, чтобы не выдать своего волнения, старалась говорить и делать все медленно.
— Покрасилась! Постриглась!
Михаил именно так и произносил эти слова: раздельно, с нажимом и даже с осуждением.
Марина стояла к нему спиной, накладывала печенье в вазочку, но при его словах повернулась и посмотрела на мужа:
— Ты считаешь, это мне не идет?
— Не знаю! — Он ожесточенно звякнул ложечкой. — Ты стала совсем другой, на себя не похожей. Ты больше не Ковалева, а скорее…
— Меньшова! — насмешливо подсказала она. — Значит, говоришь, тебе не нравится мой новый облик? А другим мужчинам нравится.
— Каким мужчинам?
— Ты их не знаешь.
— Быстро же ты утешилась.
— Ну, ты эгоист махровый! — В ее голосе прозвучало даже восхищение. — Хотел, чтобы я по тебе до седых волос убивалась?
— Но не через неделю же утешиться! Мне казалось ты меня любишь.
— Когда это было!
Он опять побренчал ложечкой и медленно проговорил, подбирая слова:
— Марин, там у нас в шкафу лежали деньги. Ну, те, что откладывали мне на часы.
— Вспомнила бабка, как девкой была! Их давно уже нет.
Положим, не так уж и давно, всего четыре дня прошло, но докладывать ему о том она не собиралась.
— Ты их истратила? — Он был поражен. — Все?!
— До копейки! Ты знаешь, какие сейчас цены? Один вот этот костюм на половину всей суммы потянул.
— Представляю, — процедил он сквозь зубы.
— Но ты же не хотел бы, чтобы твоя бывшая жена выглядела как мышь серая? Подумай, что сказали бы люди. Что ты все деньги тратил на себя, а меня держал в черном теле… А ведь мне сейчас особенно надо за собой следить. Фигура, то да се… Кстати, ты заметил, я похудела?
Она приспустила резинку на трико, чтобы продемонстрировать свою изрядно утончившуюся талию, а заодно и морской загар.
— Заметил.
— Мог бы и похвалить. Ну да ладно! Ты всегда был ко мне равнодушен… Так вот, оказывается, и сейчас фигура фигурой, но женщину все-таки по одежке встречают. Я даже хотела у тебя денег попросить. Взаймы. До зарплаты.