Бросок кобры
Шрифт:
– Тяжелый случай, – сказал негромко, как бы себе, Гуров. – Полагаю, в вашем поколении клинические дураки перевелись. Скажите еще, что будете жаловаться прокурору.
– Говорить не буду, пожалуюсь обязательно. Зря я поехал добровольно, надо было вас послать куда подальше.
– Действительно, жаль. – Гуров кивнул, оглядел полную рыхлую фигуру парня, которому, наверное, не было и тридцати. – Окажи вы сопротивление, я с таким удовольствием набил бы вам морду. Хватит дурака валять, может, у вас времени невпроворот, у меня ограничено.
Гуров редко разговаривал
– Хорошо, – Гуров достал сигареты, предложил Аляшину закурить, но тот отказался. – Я извиняюсь, что позволил себе говорить в подобном тоне. Начнем сначала, от печки. Вашего старшего брата Анатолия Федоровича Аляшина расстреляли из автомата. Человека не расстреливают случайно, по ошибке, пьянке или сгоряча. Банк, которым руководил ваш брат, разорился, оказался несостоятельным должником. Верно?
– Я член правления, но это чистая фикция. Я никогда ничего не решал, лишь выполнял отдельные поручения брата. – Аляшин передумал и взял из лежавшей на столе пачке сигарету, закурил.
– Вам неизвестно, чтобы с брата требовали срочно вернуть деньги, угрожали?
– Как это неизвестно? – возмутился Аляшин. – Постоянно требовали и угрожали!
– После смерти брата его наследником являетесь вы? Насколько велика задолженность банка и собираетесь ли вы ее выплачивать?
– Это зависит от того, поддержит ли нас Центробанк и расплатятся ли с нами должники.
Гуров понял, что вновь ведет разговор неверно. Сыщик ничего не понимал в банковском деле.
– Я в вашем деле не разбираюсь. – Гуров тоже закурил, выдержал паузу. – Я знаю, что вам выставлены определенные условия. Вы способны их удовлетворить и вообще собираетесь это делать?
– Я уже сказал, что погашение долгов зависит не от меня.
– Однако ваши кредиторы считают иначе, и вы прекрасно об этом знаете.
– Ерунда, ничего я не знаю.
– Судя по материалам, которыми располагаю я, вас убьют в ближайшее время, – безразлично ответил Гуров. – Счет идет на дни.
– Откуда? – Аляшин поперхнулся, вытер лицо платком. – Вы ошибаетесь. Кредиторам моя смерть невыгодна.
– Я тоже так считаю, но у них другая точка зрения. – Гуров выложил на стол фотографии, сделанные наружным наблюдением. – Вам знакомы эти люди?
Шанс на то, что Аляшин узнает кого-либо из преследователей, был минимальным, но иного способа разговорить парня Гуров не видел. Аляшин рассматривал фотографии внимательно, перекладывая их, смотрел одну и ту же фотографию повторно. Явно, что он кого-то узнал и тянул время, обдумывая ответ.
– Я не понимаю, какой смысл убивать должника, ведь с покойника точно ничего не получишь, – задумчиво произнес Гуров. – Когда убили вашего брата, то припугнули вас, рассчитывали, что вы с выплатой долгов поторопитесь. На что вы рассчитываете, какую цель преследуют ваши кредиторы, мне непонятно. Либо вы с нами откровенны и мы сотрудничаем, либо я от дела устраняюсь, вы решаете свои проблемы единолично. Скажу, ваши шансы остаться в живых я расцениваю как один к ста. Не будьте наивны, выехать из страны вам никто не позволит. Я имею в виду не милицию и пограничный контроль.
Глава 3
Боря Гай родился в пятьдесят пятом году в центре старой Москвы, точнее, на Гоголевском бульваре, который начинался на Арбатской площади и заканчивался у метро “Кропоткинская”. Борис был единственным ребенком в обеспеченной семье, занимавшей трехкомнатную квартиру, в те годы она считалась роскошной, в старом, но удивительно прочном доме.
Дом построил крупный промышленник, сдавал квартиры богатым людям, которые и проживали в доме, пока не пришли большевики. Хозяин дома, жильцы, как и старинная мебель, ковер с парадной лестницы, швейцар и прочие атрибуты благополучной жизни, исчезли в неизвестном направлении. Впрочем, направление еще можно было угадать. Кто-то успел уехать на Запад, примерно половина обитателей погибла в Гражданскую войну и в годы борьбы с врагами революции, остальные расселялись за Уралом, известно, Россия – страна огромная.
В доме устроили нормальное общежитие. Отец Бориса родился в маленькой комнатке, в которой некогда жила прислуга. Петр Иванович, так звали отца, был сыном врага народа, но “враг” был человеком высокообразованным, инженером, работал в машиностроении, потому его не уничтожили, а использовали по прямому назначению, то есть дед Бориса работал инженером, но за колючей проволокой. Известно, что и большевики, и фашисты не любили коммунистов и евреев и всячески их изничтожали. Однако при обоих режимах существовало понятие “полезный”. Так вот, дед Бориса был полезный враг народа, дожил до реабилитации и вскоре после рождения внука скончался.
В период оттепели, когда и родился Борис, его отец неожиданно оказался на волне, которая забросила его сначала на комсомольскую, затем на партийную работу. Отец Бориса был для партии человеком незаменимым. Пунктуальный, аккуратный, лишенный всякого самолюбия и тщеславия, он знал свое место: смотрел с обожанием вверх и с пренебрежением вниз. Не отличаясь большим умом, был все же весьма неглуп. Петр Гай служил не за страх, а за совесть, биографией репрессированного отца никогда не козырял и считал его реабилитацию заслугой партии.
Мать Бориса, в молодости деревенская красавица, попала в Москву с Казанского вокзала, имея аттестат зрелости, устроилась на стройку, благодаря броской внешности не лазила на строительные леса, а выписывала наряды и кокетничала с бригадирами. Настасья Ивановна мечтала выйти замуж за москвича. Родня Насти была из тамбовской глухомани, девушка была типичной деревенской красавицей – черноброва, голубоглаза, с ярким румянцем и русой косой. Неизвестно, то ли бабка наблудила, а может, и прабабка, только Настя при красе и внешней простоте отличалась умом, деликатностью, а с годами внешность женщины утончилась, появилось внутреннее благородство.