Бросок на Прагу
Шрифт:
— Ну и что?
— Это нам на руку.
Младший лейтенант как в воду глядел: на противоположной стороне послышался резкий рев мотора, и на набережную на полном ходу вынесся американский «шерман». Разворачиваться он не стал, развернул только башню. На рев мотора, как мухи на мед, выскочили из своего убежища два фаустпатронщика с диковинными длинными трубами, увенчанными толстыми бутылками…
Танк, спеша, выстрелил первым, и тут же механик-водитель дал задний ход. Снаряд, дымя, пронесся мимо фаустпатронщиков и взорвался в мокром обгорелом парке.
Фаустпатронщики выстрелили ответно, хотя могли бы и не стрелять — ясно было: не попадут, ушел танк. Один фаустпатрон горящим болидом унесся в реку, булькнул, почти не потревожив воду — пошел на корм рыбам, другой всадился в стену полуразрушенного кирпичного дома и растекся по ней жидкой огненной простынею.
В это время младший лейтенант взмахнул рукой, будто шашкой, наводчик, выжидательно смотревший на него, рванул за витой кожаный шнур пуска, пушка рявкнула устрашающе, отплюнулась огнем и длинный рычащий сноп этот в то же мгновение накрыл активистов гитлерюгенда.
В воздух полетели какие-то тряпки, изогнутая кольцом железка — труба от фаустпатрона, комья земли… Когда огонь опал, фаустпатронщиков уже не было — растворились в снопе взрыва.
— Вот и все проблемы, — сказал Фильченко и довольно хлопнул ладонью о ладонь, — у фаустпатронщиков руки больше чесаться не будут, — американцы могут подарить мне пару банок тушенки.
Бойцы тем временем отцепили от зиса второе орудие.
— Ставьте на прямую наводку, — скомандовал капитан, — цель — любая машина, которая появится на мосту.
— А если это будут американцы? — недоуменным тоном спросил Фильченко.
— Американцев я и имею в виду в первую очередь.
— Но это же союзники… — Брови на лице Фильченко, словно две мохнатые птички, взлетели вверх.
— Выполняйте приказ, лейтенант, — жестким голосом, на «вы», произнес Горшков, потом добавил, уже примиряюще: — Сам понимаешь, не мое это решение… Не знаю, может быть, это решено в самом Кремле.
— Есть выполнять приказ, — разом угаснув, проговорил младший лейтенант.
Два орудия установили на площадке, испятнанной следами зисов, третье чуть в стороне, ствол его также навели на мост. Горшков оттянул рукав гимнастерки, глянул на часы и поморщился, будто на зубы ему попала пара кислых жестких ягод.
— Где минеры, Фильченко, а? — раздраженно спросил он у младшего лейтенанта. — Куда они подевались?
— Я за минеров не отвечаю, товарищ капитан.
— Знаю. — Горшков вновь поморщился: командиров много, а отвечать некому.
У него на руках имелся, — как говорят в таких случаях, — приказ командира полка: на мост союзников не пускать, как бы те ни рвались… Вывести орудия на прямую наводку, а сам мост заминировать. Ежели что — взрывать к чертовой матери.
В комнате у командира полка тогда находился генерал — пожилой, одышливый, по фамилии Егоров, — командир дивизии.
— Да-да, сынок. — Кивком крупной седой головы комдив подтвердил слова полковника. — Это так! — Развел в стороны тяжелые крестьянские руки. — Всему причина — высшие силы, — произнес он непонятную фразу и неохотно улыбнулся.
Он мог бы ничего не говорить, и без этого все было понятно, но генерал посчитал нужным поставить в разговоре именно эту точку: под высшими силами он подразумевал политику и тех, кто готовит ее у себя на кухне вместе с яичницей.
Капитан вновь с досадою глянул на наручные часы:
— Ах, минеры, минеры!
В дело это словно бы кто-то вмешался — через пять минут к Горшкову подбежал маленький человечек в каске, помеченной вмятиной — по скользящей прошел осколок, след был приметный, если во время удара каска находилась на голове маленького человечка, то ему здорово повезло.
— Командир взвода саперов лейтенант Кнорре! — подбежавший вскинул руку к каске.
«Ого, какая громкая фамилия! — невольно отметил Горшков. — По-моему, есть писатель с такой фамилией. До войны я читал в журнале “Огонек” его произведения».
— Задерживаться изволите, лейтенант, — недовольно проговорил он.
— Простите, по дороге нас обстреляли, — виновато пробормотал Кнорре, — пришлось повоевать.
— Задание свое знаете?
— Так точно! — лихо отрапортовал маленький лейтенант.
— Тогда — вперед!
Горшков и не заметил, как маленький лейтенант оброс бойцами, такими же низкорослыми, шустрыми, чернявыми, как и он сам. Саперы проворно полезли на мост — минировать настил, быки, массивные металлические балясины.
— Поторапливайтесь, поторапливайтесь, ребята, — подогнал их капитан и поискал глазами: не появился ли ординарец Мустафа?
Застрял где-то Мустафа, хотя должен был, как обещал Фильченко, прибыть с бойцами последнего зиса — разведку всегда оставляли в прикрытии. Впрочем, ее всегда бросали и в первые ряды, в авангард… Да и Мустафа был хорошо известен всему их полку — 685-му артиллерийскому.
На той стороне на набережную вновь выехали американские танки — союзники уже поняли, что сумасшедших юнцов-фаустпатронщиков придавила русская пушка, больше детишки не будут баловать, — на скорости проскочили вперед, остановились у догорающей машины и задрали стволы пушек — словно бы салютовали русским артиллеристам.
Потом один танк подцепил подбитого собрата на крюк и уволок за дома, второй танк остался. Опустил ствол пушки, повернул его в сторону щели, из которой выбегали проворные фаустпатронщики, замер, словно бы слушал пространство.
Дождь тем временем немного угас, небо приподнялось и посветлело.
— Вот это другое дело, — пробормотал Фильченко, потом потряс головой, словно хотел что-то вытряхнуть из нее. — Нет, никак не могу понять, товарищ капитан…
— Подучиться надо немного — получишься и будешь все понимать, — Горшков насмешливо фыркнул, — война закончится — в институт пойдешь… Либо того выше — в академию.