Брожение
Шрифт:
— Спросите об этом жизнь.
— Вы обмещанились до мозга костей.
— Это только слова, — прошептала она, задетая за живое.
— Слова, слова! Ну и что же? Всё слова и всё не слова. Словами выражается мысль. Но вы хотя бы счастливы?
— Я вполне спокойна.
— А здесь, — он указал на сердце и на голову, — вас уже ничто не тревожит? Вы ничего не жаждете? Значит,
— Нет, пан Глоговский, все, что нужно для теперешней жизни, у меня есть, есть и останется, потому что это…
— Ради бога, не кончайте и не показывайте мне этого обыкновенного хлева хозяйской и обывательской души.
— Вы меня оскорбляете.
— А вы уничтожаете меня! Знаете, жил ли я в Париже, бродил ли по свету, делал ли что-нибудь, творил или думал, в дни отчаяния единственной моей отрадой была мысль о вас! Я любил вашу душу и, вспоминая вас, всегда чувствовал, что я не так одинок в этом мире; в вашей душе я черпал новые силы для жизни. Я приехал к вам. Для чего? Чтобы увидеть вас в ореоле святого семейного счастья? Вы стали мне чужой, настолько же чужой, как вот этот ваш Бартек, как ваш муж, как многие другие! Я не узнаю вас!
— Лошади поданы, — доложил, появляясь в дверях, Бартек.
— Отлично. Сейчас еду. Прощайте.
— Итак, вы не останетесь?
— А что мне здесь делать? Я не могу равнодушно видеть трупы тех, кого знал и любил. Прощайте.
— До свидания, не забывайте, что тут вам всегда рады. Не осуждайте нас и особенно меня. Я живу так, как могу, иначе я не сумела. Вы должны понять, что такая жизнь не преступление, а обязанность.
— Прощайте! — Он пожал ей руку и в последний раз взглянул на ее лицо — спокойное, равнодушное, остывшее, лицо человека, примирившегося с судьбой; лицо, где не осталось и тени прежних высоких мечтаний и взлетов духа; это было обычное лицо хорошей матери, жены и женщины, твердо видящей цель своей жизни. Он опустил голову и вышел.
Некоторое время Янка смотрела ему вслед, ей было жаль, что он так уходит. Он показался ей чудаком, истериком, с нервной, слишком утонченной душой, даже не очень приятным,
— Жена, ужинать, я голоден как волк! — крикнул он, целуя ее. — А где же этот fliegender Literat? [28] — спросил он, ища глазами Глоговского.
28
Летающий литератор (нем.) — намек на название оперы Рихарда Вагнера (1813–1883) «Летучий голландец» («Der fliegender Hollander», 1841).
— Fliegender Literat упорхнул.
— Не захотел остаться?
— Нет, я уговаривала, но он уперся и уехал.
— Ну что ж, обойдемся без него. Нудный тип! Луся, принеси-ка сына! — крикнул он в соседнюю комнату.
Мальчика принесли, и вскоре все — мать, отец, старики Гжесикевичи, няня и даже Янова, разливавшая чай, с интересом и восторгом наблюдали за ребенком, а он, разыгравшись, катался по большому дивану, хватал отца за усы, лез Янке на голову, падал, хохотал, визжал.
A fliegender Literat в это время приближался к станции.
Спускалась весенняя ночь, напоенная запахом первых цветов, пением птиц, шепотом деревьев. Притихшие деревни утопали в бело-розовых вишневых садах, дышавших ароматом и радостью. Глоговский ехал сгорбившись, с ненавистью глядя вокруг. Змея сожаления и отчужденности обвила его душу и немилосердно грызла. Он чувствовал себя оскорбленным и одиноким; его терзали обида и горечь разочарования; он почти вдвое согнулся на сиденье и шипящим, полным ненависти и страдания голосом воскликнул:
— Сукины сыны… Стадо филистеров! Скоты! — И он плюнул с таким презрением и гневом, как будто плевал в лицо всему человечеству, всей природе.