Бруски. Книга IV
Шрифт:
При входе Кирилла все разом смолкли, застыли, как застывают люди в первую секунду неожиданной катастрофы.
– Видишь? – шепнул Захар Кириллу. – На тебя, как на тигру, глядят.
А Кирилл видел только лицо Сивашева. Сергей Петрович сидел на сцене за столом и при входе Кирилла поднял лицо от бумаг. Оно было суровое, даже гневное, а глаза – бездвижные, но вот открылся верхний ряд зубов – белых, ровных, глаза ожили, засмеялись. Но так они смеялись только миг, и лицо снова приняло суровое, жесткое выражение.
– Настряпал? – тихо сказал он, обращаясь к Кириллу. – Садись, – и указал на стул рядом с собой.
– Ну и натворил. Что это ты сорвался? – тихо упрекнул Кирилла Лемм. – Хоть бы ко
– Вы хотели, – Сивашев кивнул Жаркову.
У Жаркова лицо белое, мучное и широкое, особенно в скулах, а лоб высокий – такой, о котором говорят: «благородный лоб». На лоб спадает прядь волос, засеребренная сединой. А губы повислые.
– Мы должны сейчас говорить не о поступках Кирилла Ждаркина, – начал он мягко, спокойно. – Поступки Кирилла Ждаркина являются обратной стороной действий тех бюрократических слоев в нашей стране, которые дело доводят до того, что в совхозе «Ильич» дохнут животные только потому, что до сих пор кто-то не выслал наряд на корма… А корма – запасы их – лежат тут же, в совхозе.
Жарков говорил долго и, казалось, очень хорошо. Но Сергей Петрович то и дело выхватывал из кармана маленький блокнот, перебирал его пальцами, и Кирилл знал – это признак того, что Сергей Петрович весь внутри кипит и вот-вот взорвется… Успокоившись, Сивашев снова сунул блокнот в карман и снова начал читать какие-то бумаги в папке, то и дело отрываясь от них, прислушиваясь к речи Жаркова. Это была та самая папка, которую когда-то Кирилл видел на столе в кабинете Сталина.
«Почему он так прислушивается к Жаркову?» – подумал Кирилл.
Но вот Сергей Петрович быстро поднялся и ушел за сцену. Жарков растерялся, оглянулся и смолк. А на его место выскочил Лемм. Он чесанул рукой свои непослушные, седые с дымкой волосы, поправил очки и взял сразу в галоп.
– Тут товарищ Жарков сказал, что мы должны сегодня говорить не о поступках Кирилла Ждаркина, а о наших бюрократах. Неверно. Заявляю: неверно. Что будет со страной, – если всякий поедет и начнет проделывать такие штучки, какие натворил Ждаркин?!
– Но ведь Ждаркин – не всякий, а член ЦИКа, да еще уполномоченный Центрального Комитета партии, – выглядывая из-за кулис, произнес Сергей Петрович.
Лемм снял и снова надел очки…
– Это я так, так. Чтоб вы все-таки помнили, что Ждаркин – не «всякий», – успокоил Сергей Петрович Лемма и снова скрылся за сценой.
– Вот именно, что не всякий, а член ЦИКа, уполномоченный и должен давать себе отчет в своих поступках.
А Ждаркин набрасывался на каждого, каждого сдавал в ГПУ.
– Да и не каждого, – вмешался Захар Катаев. – Если бы каждого, то пруды бы надо прудить.
– Вот результат действий Кирилла Ждаркина, – Лемм сунул рукой в сторону Захара Катаева. – Вот его кадры. С такими кадрами в два дня можно сломить шею советской власти. Вот вы, товарищ Ждаркин, арестовали при мне научного сотрудника опытной станции Замойцева. Это очень славный человек. Он мог бы сидеть себе на опытной станции и не вмешиваться в общественные дела.
– И хорошо бы делал, – не выдержав, крикнул Кирилл.
– Вот! «Хорошо бы делал!» Все хочешь сам – один. А надо и социально чуждых людей уметь пересадить так, чтоб они корни пустили в нашу почву.
– Крапиву куда ни пересаживай, она везде крапива, – вставил обозленный Захар Катаев.
Лемм на реплику Захара не сразу нашел что ответить и, пожевав ус, вскинул руки:
– А вот ученый Мичурин из крапивы стручки делает. Вкусные, к обеду подаются.
– Так надо сначала привить, а не голую крапиву пересаживать. Да и глупостью такой, поди-ка, Мичурин не занимается, – сказал кто-то из зала.
Лемм был стар. Стар и обидчив.
– Ты еще учиться
Сивашев шагнул к столу, резким движением руки отстранил Лемма и заговорил сам:
– Когда человек в мирное время палит из винтовки попусту, мы мылим ему шею.
В зале все смолкли, еще не понимая смысла слов Сергея Петровича, а Кирилл сунул руки между колен, согнулся, думая, что вот сейчас он всыплет и ему за его «бесшабашные поступки».
– Да, – продолжал Сергей Петрович. – Но если он палит в цель, да еще во время боев, мы его хвалим. Как же товарищ Ждаркин мог пройти мимо и не дать распоряжения о том, чтоб выдали корма на свинарник, если свиньи дохнут только потому, что кто-то задержал наряды? Да грош бы ему была цена! За хвост да палкой бы его тогда.
Кирилл облегченно вздохнул, а Сергей Петрович уже тише добавил:
– У нас государство большое и хозяйство сложное. Надо каждому думать, ибо за свиньями, за поломанными санями, за испорченным трактором стоит самое ценное – человек. – Он снова остановился, долго рылся в папке с бумагами, затем, выхватив из кармана блокнот, посмотрел в зал. Вид у него был такой, будто он идет по тонкому канату и вот-вот сорвется, но срываться ему нельзя, ему надо обязательно пройти. И он колебался, бросал фразы в зал – отрывистые, недоговоренные, и вдруг резким движением руки отбросил от себя папку: – Кирилл классовым инстинктом почувствовал, где враг. Посадил? Многих? Говорят, свои попали. Ну, что ж? Перед своими мы потом шапку снимем, извинения попросим. Да свой и не обидится. – И голос Сергея Петровича окреп, сам он весь напрягся и поднял руку. – Да, да. Мы знаем, да не только мы – весь рабочий мир знает, что мы всей страной… поднимаемся со дна – от нищеты, от бескультурья… и нам тяжело, нам приходится подтягивать животы. Но кто некоторые села, в том числе и Полдомасово, посадил на голодный паек? Кто? Врага многие не видят, за врагом плетутся, врагу поддакивают, одни по обидчивости, другие по темноте своей. А врага надо бить. Бить, как гниду. Враг засел в земельных органах, в планирующих, в органах Наркомпроса, в научных заведениях, в Академии… у ево, у врага, корни, как у пырея. Разорвешь, бросишь в землю – опять пошел. Значит – копай, значит – поднимай трактором, собирай корни и жги. Жги беспощадно, без слез, без умиления, не слюнтяйничай… не то тебя сожгут, детей твоих сожгут.
Зал приглушенно загудел, в зале люди приподнялись с мест, потянулись к Сергею Петровичу, и казалось – стоит только ему крикнуть: «Вот враг, бейте его!» – все кинулись бы на призыв. Но люди еще не видели врага, не знали, где он, несмотря на то что враг сидел тут же, неподалеку от. Сергея Петровича. Но о нем люди ничего не знали, и никто не заметил, как его бледное, точно мучное лицо то и дело покрывалось красными пятнами.
– А может, враг среди нас? Может, враг – я? Вот я выступаю перед вами, говорю за советскую власть, а может, я делаю другое? Может, я с целью защищаю Кирилла Ждаркина? Может, и меня и его надо к стенке, к чертовой матери отправить, чтоб мы и землю не поганили?
Зал замер, а Кирилл вдруг понял, что Сергей Петрович идет в наступление – решительное и дерзкое, – и Кирилл поднялся, стал позади него, загораживая собой от удара в спину.
– Где ж враг? А может, враг вот ты? – Сергей Петрович ткнул пальцем в Захара Катаева, и все головы повернулись в сторону Захара, засверлили его глазами.
– Ну что вы? Вот еще. – И Захар удивленно замотал головой.
– Не ты, значит? Не ты?… А может… может… – Сергей Петрович сделал длинную паузу и, переводя глаза с одного коммуниста на другого, медленно повернулся в сторону Жаркова: – А может, ты враг? Молчишь? Жарков?