Бруски. Том 2
Шрифт:
А девки гладили юбки, завивались — кто чем: кто гвоздем, разогрев его на лампе, кто проволокой. Парни начищали ботинки, сапоги, старики мазали голову постным маслом. Все было в ходу, все готовились…
Но вот Епиха Чанцев вызвал среди колхозниц целый переполох. Как же! Епиха жил одиночкой. Мать у него давно умерла, умерла и его жена.
— Как же это, а-а? — озабоченно проговорила Анчурка. — Епиха-то у нас. Чай, он не бустыл какой, — и, почесав у себя за ухом, она подмигнула колхозницам. — Вот что, бабыньки, замечала
И колхозницы во главе с Анчуркой направились к Ельке — птичнице из бригады Анчурки, мастерице своего дела.
— Елька, — заговорила Анчурка, одергивая на ней сарафан. — Принарядилась? Епиху, что ль, встречать?
Елька вспыхнула.
— Видали, бабыньки? Как кумач стала. Значит, в кон я попала. Ты вот что, ты наш колхоз не срами. Как же? Народ со стороны спросит: чего ж вы героя не оженили?
Елька, точно девушка, опустила глаза.
— А вы что… наказ, что ль, от него имеете? — еле слышно пролепетала она. — А то, может, он не хочет?
— Хочет, — авторитетно заявила Анчурка. — У меня на такие дела нюх есть. Ты принарядись-ка получше. Эко ты какая! И волосы у тебя хороши, да и стан… На тебе и воду возить можно, — по-своему оценила Ельку Анчурка.
Так состоялся сговор.
После обеда все колхозники стояли за околицей, на главной дороге. Впереди старики, в их числе и дед Катай. У стариков на левой руке — красная повязка с надписью: «Инспектор по качеству», на груди бронзовые бляхи. Тут же и Захар Катаев, и Гришка Звенкин, и Нюрка. А ребятишки взобрались на ветлы, глазеют вдаль. И все стоят молча, будто что-то затая в себе.
— Едут! Едут! — вдруг закричали ребятишки и, как горох, посыпались с ветел.
— Час торжественный наступает, — возвестил Захар и чуточку выпятился вперед.
И вот из-за перелеска выскочила легковая машина. Она неслась с бешеной скоростью и словно ничего не замечала. Тогда Захар выбежал на дорогу, поднял руки и закричал:
— Стоп! Стоп! Дальше ходу нет!
И все смешалось. Толпа не устояла на месте. Первыми кинулись к машине ребятишки, за ними колхозники, и все закричали, закричали наперебой кто во что горазд. И Захар еле угомонил народ. Он взобрался на грузовик и раскрыл рот, чтобы произнести «теплое слово», но в это время Анчурка махнула рукой и скомандовала:
— Бабыньки! Нечего балясы точить. Давайте.
Из толпы выделилась группа колхозниц. Они вели под руки смущенную Ельку, а как только подошли к автомобилю, то низко поклонились Епихе:
— Не гневайся за самовольство, Епифан Макарыч.
— Сердце наше бабье и к тебе тоску взымело…
Епиха растерялся. Он понял все, но он этого не ждал и от радости растерялся.
Захар Катаев закричал:
— Чего вы там порядок нарушаете? Ну, что вам, каждый день, что ль, такие герои! — Но, поняв
— А-а-а, она… она, — показал Епиха на Ельку. — Может, она… не желает?…
— Чего уж там не желает! Гляди, тает, как свечка. Принимай-ка, а ты… — И Анчурка подтолкнула к Епихе Ельку.
— За это… за это, народ… — Епиха дальше не мог говорить и хотел было привскочить в автомобиле, но ноги у него не двигались, и он только взмахнул руками.
С Никитой Гурьяновым в эти минуты произошло следующее. Он вдруг тревожно завозился и шепнул Стеше:
— Степанида Степановна. Вот беда: животом меня что-то скрутило, пес его возьми-та.
— Экий ты, Никита Семеныч.
— Что будешь делать, раз припрет. Ты это… с народом тут обойдись. Ласку ему надо. А я на один момент, — и выскочил из автомобиля.
Дело было простое. Автомобиль остановился почти рядом с гумном бригады Никиты Гурьянова. И Никита увидел: все скирды стояли, как и следовало им, аккуратно причесанные, а на одном солома таращилась, точно помело. Ее бесшабашно крутил ветер, и у Никиты защемило под ложечкой.
— Сопливый пес! — зашипел он и рванул за собой Митьку Спирина, а подбежав к скирду, уже заревел: — Чего настряпал?
— Не успел, Никита Семеныч, — стал оправдываться Митька. — Тебя встречать позвали.
— Меня встречать? Ты меня бы хорошей работой встретил. А то вот-вот Сивашев прискачет, Павел Якунин. Племяш тот же, Кирилл Сенафонтыч. Глянут и скажут: брусошники только праздновать да болтать умеют.
Они вдвоем начали оправлять скирд. Никита все время ворчал:
— Разнуздался… и то не принял во внимание: за нами ведь теперь из Кремля глядят. Вон! А ты вроде без порток по улице бежишь.
— А где мой-то? Мой-то где ж? — спохватилась Анчурка и, увидев на скирде Никиту, кинулась к нему. — Эй! Эй! Ты, непутевый! Это ты что? Рехнулся, что ль? Его народ вышел встречать, а он — глядите-ка, люди добрые!.. — и стащила Никиту со скирда.
— Ну! Ну! Ты не больно! Ты не больно шуми! — Никита, нарочито надув губы, отстранил ее от себя. — Ты не больно. Ты, детка, теперь со мной осторожно. Я ведь вот орден имею, — и в ногу с Анчуркой зашагал к народу.
Но вот ветер! Экий шалунишка! Он треплет на Никите новый серенький пиджачок, заворачивает борт и бортом прикрывает орден. Не держать же борт рукой… и Никита, рассуждая с Анчуркой, то и дело выбрасывает левую руку вперед, чуть не касаясь ею правого плеча, и вместе с рукой отбрасывает борт пиджака так, чтобы орден было видать. Но ветер рвет борт. Ветер озорует… и Никита идет к народу косо, выпятив левое плечо.
— Ты, Стешенька, сиди, сиди, — сказал он, проходя мимо машины. — Допрежь со мной справимся, потом за тебя возьмемся… Ну, народ мой, поклон принес я вам от правительства. — И Никита поклонился до земли.