Бруски. Том 2
Шрифт:
Конечно, Богданов понимал, что это не исключительно дело рук Кирилла, ибо страна была на таком уровне, когда творческие силы пробуждались повсюду… даже «само собой». Но все-таки если бы не Кирилл, сила эта прорвалась бы стихийно и не была бы так осмысленно направлена.
— Пристяжная хороша, — говорил Богданов, обходя завод, видя, что покрашенные станки дали свои положительные результаты, что расстановка людей на доменных печах утроила выплавку чугуна, что постройка дворца пионеров сплотила всех заводских ребят. — Надо бы нам женский вуз открыть. Специально для жен,
— Она еще не совсем. А вот Феня — молодец. Хотя этой и преображаться нечего было. Но ловко она ведет за собой всех их.
Они шагали улицами и переулками завода. За ними двигались две легковые длинные, плотные машины — подарки наркома тяжелой промышленности в день выпуска двухсоттысячного трактора. Они шагали по заводу — шли гудронированными дорожками, мимо клумб с цветами, мимо пальмовых аллей в литейном цехе.
— Знаешь, — говорил Богданов, — у Форда в литейном работают только негры… и те падают в обморок — гарь, жара. А у нас, смотри что? Будто в тропическом саду… Да, пристяжная у меня хороша. — Он хлопнул по руке Кирилла и в эту же секунду подумал: «Он уже не пристяжная, а коренник, а я — пристяжная. Вот как изменилось все».
Было ли грустно Богданову от такого сознания? Да. На какой-то миг взгрустнулось, но тут же он все стряхнул с себя и подумал:
«Что ж, меняются времена, меняются люди. Ведь когда-то я тут лазил по болотам, когда-то, задолго до нашей революции, в тюрьме придумывал, как использовать эти богатства. И теперь — вон какое прекрасное детище мы создали».
Кирилл шагал и думал:
«Стар становится Богданыч. По-старчески восхищается всем. А мы еще очень мало сделали. — И еще думал: — Получила ли Стеша телеграмму? Приедет ли? Может быть, за ней послать Арнольдова?»
Арнольдов последние дни не выходил из мастерской. Он осунулся, и в глазах появилась какая-то грусть. Кирилл иногда пытался заглянуть в мастерскую к Арнольдову, но тот, как всегда, немедленно прикрывал картину и шел навстречу Кириллу, отводил его к окну, и они молча стояли там. Было ясно: Кирилл мешает ему, — и Кирилл перестал ходить в мастерскую. Разговаривали они только за обедом, если Кирилл обедал дома.
«Да, надо послать Арнольдова, — решил Кирилл. — Пойду, уломаю».
И после осмотра завода они вдвоем с Богдановым «уломали» Арнольдова.
Арнольдов выехал за Стешей на машине Кирилла. Кирилл весь день пробыл дома. Он ждал — они приедут утром, затем ждал к обеду, а теперь уже вечер, и их все еще нет.
«Зачем я это сделал? Послал Арнольдова? Вот теперь они опять разгуливают над Волгой, а я, как дурак, стою у окна и жду».
Аннушка тоже весь день была дома. Она вместе с Аграфеной пробовала прибрать комнаты, но из этого ровно ничего не выходило. Как они ни переставляли мебель, как ни натирали полы, как ни сметали пыль со столов, с подоконников — пыль все равно всюду оседала, стулья все равно стояли неаккуратно, полы все равно не блестели и оставались пегие. И Аннушка, написав на подоконнике: «Пыль — это предрассудок»,
— На сто лет грязи. Сяду вот и буду ждать маму.
— Да какой грязи? И чего она нашла — грязи? — проворчала Аграфена и снова принялась тряпкой смахивать пыль с подоконников.
И вот к подъезду подкатила машина. Кирилл замер у окна. Он даже не помнит — стоял ли он, сидел ли, или, может быть, ходил по комнате и в окно видел, как у машины открылась дверца, как вышел Арнольдов и за руку вывел Стешу… Но вот что он запомнил: в этот миг Стеша посмотрела на Арнольдова, а Арнольдов посмотрел на нее таким взглядом, каким смотрят люди, знающие друг друга до конца.
— Да тут уже не переступишь, — поняв все, прошептал Кирилл.
Вот они уже все на дороге. Громче всех кричит Аннушка. Она прыгает около матери, вьется, целует ее в губы, руки… Откуда у Аннушки взялась такая нежность? Кириллу стало даже неприятно. И он подумал: как же ему встретить Стешу? Там, в его кабинете, приготовлена для нее в красивой рамке ее речь, произнесенная на совещании. Еще там лежат два платья… Там же, на столе, и цветы… Как себя держать? Что делать?
Гул голосов ворвался в квартиру.
Вот и голос Стеши.
Что может быть радостней голоса любимого человека? Вот ее голос — мягкий, бархатный, чуть-чуть гортанный. Она взволнована.
— А где же Кирилл… большой? — спрашивает она. — Ага. Там. У себя. Батюшки, — протянула она. — Да что же это у вас в квартире делается?
— А что? А что? — спросила Аграфена. — Все, как и было.
— Ну да, «все, как и было».
«Вот она чем занята», — подумал Кирилл. Он надел фуражку и хотел было удрать через черный ход, но в это время в кабинет влетел щенок, за ним Кирилл малый. Кирилл малый со всего разбегу кинулся на шею Кириллу большому, а когда сошел на пол, сказал:
— Иду в армию. Ты как?
— Да тебя еще не примут, — ответил отец.
— Примут. Вдвоем с Алаем примут.
— Ай-ай. Ну и содом. Ну и содом. Да как же вы жили? — слышался голос Стеши уже совсем близко около кабинета.
Кирилл ждал: вот сейчас она войдет — сердитая, расстроенная, а она вошла веселая, смеющаяся.
— Да у тебя, Кирилл, тут всюду Стеша, — показала она на развешенные портреты. — Словно в музее.
— Это Аннушка, — буркнул он.
Глаза у Стеши мигом переменились — из ласковых, смеющихся, они сразу сделались черствыми. А Кирилл, подумав: «Зачем вру?» — шагнул ей навстречу, пожал руку, сказал:
— Мне надо на завод. Обедать, я думаю, будем сегодня вместе… Часов в девять вечера.
И уехал.
Стеша переоделась и принялась прибирать комнаты, втянув в это и Аграфену, и Аннушку, и Кирилла малого, и даже Арнольдова. И вещи — стулья, столы, диваны, гардины, книги — все пришло в движение. Это были те же столы, те же диваны, те же стулья, те же гардины, но под рукой Стеши они быстро приняли другой вид, нашли свое место в комнатах и глянули весело. Затем Стеша одеколоном обрызгала ковры, углы комнат, стены, и тот особый запах неубранных комнат, который прижился в квартире, пропал.