Будь честным всегда
Шрифт:
И он принялся, захлебываясь, рассказывать вполголоса, что отец его, крайне возмущенный, заявил: он во что бы то ни стало добьется поимки этого мошенника. Вчера он уже разговаривал с начальником полиции, которого «держит в шорах»… Пусть Миши не волнуется, начальник все сделает…
— Ты почему вчера не пришел? — обратился он к Гимеши.
— Куда? — спросил тот?
— Ко мне.
— К тебе? Зачем?
— А ты разве не расписался?
— Где?
— На циркуляре.
— На каком таком циркуляре?
Орци с веселым недоумением взглянул на него.
— Ну, а ты расписался? — спросил он Миши.
—
— А, на том листочке! — вспомнил наконец Гимеши. — Я написал свою фамилию, но не понял зачем.
Тут Орци покатился со смеху, и даже Миши улыбнулся.
— Да это же был циркуляр председателя, — тихо проговорил Орци.
— Почему вы мне не сказали? — покраснев как рак, пробормотал Гимеши. — Ерунда какая!
В дверях показался учитель, и друзьям не удалось продолжить разговор. На уроке Миши сидел в каком-то оцепенении, точно в чаду, глаза у него сами смыкались, в горле щекотало, рот то и дело наполнялся слюной: десятка жгла ему душу, и голова шла кругом при мысли, что он, возможно, получит все деньги… тысячу, а то и две тысячи форинтов. Сколько может поместиться в чемодане? Словно ощущая в руке тяжесть вчерашней ноши, Миши решил, что там было килограммов пять, пять килограммов денег… Это, должно быть, большая сумма. Сколько же весит тысяча крон? Он обвел класс удивленным взглядом. Как странно, учитель на кафедре что-то объясняет, и только одна у него забота — объяснять урок. Мальчики сидят за партами, одни слушают, другие нет, и только одно у них дело: сидеть тут, ведь все они — и кто слушает и кто не слушает — так или иначе закончат учебный год. Только у него одного, у Миши, дела поважней, и он не может усидеть в классе, все тело у него болит, как рана, а голова забита совсем другими заботами, — так что же он делает здесь, среди этих детей?
Он устало откинулся на спинку парты и, закрыв глаза, впал в полузабытье.
— Ну что ж, Миши Нилаш, — раздался вдруг голос учителя.
Миши испуганно вскочил, не представляя, о чем шла речь.
— Приятно всласть поспать на уроке, не правда ли? — под дружный хохот мальчиков спросил учитель.
Пристыженный Миши опустил голову и не заметил даже, что учитель знаком разрешил ему сесть. Он стоял до тех пор, пока тот не подошел к нему и не усадил его на место.
Растроганный его добротой, Миши готов был расплакаться, ведь ему и выговора не сделали, а он считал, что вполне заслужил двойку.
И вдруг рука учителя, соскользнув с плеча Миши, чуть не коснулась ассигнации в кармашке. Мальчик едва не лишился сознания. Он отдаст деньги какому-нибудь нищему, в школу для благотворительных целей или пошлет дядюшке Тереку, ведь они получены от его сына. Скорей бы послать, пока никто ничего не знает. И весь свой годовой заработок у господина Пошалаки он пожертвует на столовую, всю жизнь будет трудиться ради неимущих, на благо родины, больше никогда не притронется к сахару, будет всегда ходить босиком, даже по снегу… Что угодно, лишь бы избежать опасности.
На второй перемене в дверях показался сторож.
— Михай Нилаш! — крикнул он.
Миши решал арифметический пример. Впервые он пришел в класс с неприготовленным уроком и теперь очень торопился выполнить задание до звонка. Оторопев, он встал с места, и вся беснующаяся шумная орава мгновенно притихла.
— Идите в кабинет директора, —
По облику его вполне можно было принять за барина или за учителя. Этот чахоточный человек ходил медленно, едва волоча ноги, на лице его горели болезненные ржаво-красные пятна, и мальчики поговаривали, что он давно бы уже умер, если бы не женился на молоденькой, а теперь она умрет раньше его, и если он, овдовев, опять найдет себе молодую жену, то переживет и ее. Из-за этих разговоров, которым Миши вообще-то не очень верил — он еще в деревне привык не считаться с крестьянскими предрассудками, — Иштван казался ему какой-то таинственной личностью, и мальчик его побаивался. Сейчас, сбросив на парту тетрадь, ручку, чернильницу, похолодевший от страха, бледный, заплетая ногами, последовал он за сторожем. Шум в классе возобновился с удесятеренной силой, и Миши понял, что теперь обсуждают его.
Перед дверью директорского кабинета, где однажды в мучительном ожидании он уже провел четверть часа, им овладел неописуемый ужас, точно ему предстояло вступить в обитель смерти.
Сторож сразу вошел в кабинет, ведя за собой мальчика, — ждать на этот раз не пришлось, и это пугало еще больше.
Директор, с седоватой бородой, сидел за письменным столом и просматривал какие-то бумаги.
— Глубокоуважаемый господин директор, — почтительно произнес Иштван, — смею доложить, Михай Нилаш явился.
Миши смотрел на Старого рубаку, который через большие круглые очки продолжал изучать бумаги. Несколько минут прошло в молчании. Мальчик, слегка успокоившись, окинул взглядом комнату и увидел, что там сидят еще два человека. Высокий худой блондин в штатском и полицейский. Миши никогда еще не видел полицейских так близко. На вокзале и перед муниципалитетом он никогда их не разглядывал, а сейчас эти два человека сверлили его глазами, и он, чуть живой, с трудом выдерживал их суровый, беспощадный взгляд: господи Иисусе, они пришли арестовать его!
И под пронзающими, точно острые иглы, взглядами светловолосого господина и полицейского он смотрел теперь на директора уже как на своего спасителя — без прежнего ужаса, с интересом разглядывал его лицо, растрепанную бороду.
— В чем дело? — пробурчал вдруг Старый рубака. — Какой лотерейный билет ты присвоил?
Миши, задрожав, раскрыл рот, но не мог вымолвить ни слова.
Слегка отодвинувшись вместе со своим стулом от стола, директор закричал:
— Что ж, послушаем! Говори! Ну и герой! Эти почтенные господа полицейские, — он ткнул кулаком в сторону полицейского и блондина в штатском, — явились к нам допрашивать, расследовать! Точно жандармы ворвались в коллегию! Ведь нынче уже нет на свете ничего святого, нет уважения к законам, коллегии! Вламываются сюда! Мне угрожают оружием. Застрелили бы меня на месте, если бы я оказал сопротивление…
— Покорнейше прощу прощения, высокоуважаемый господин директор, — почтительным и умиротворяющим тоном заговорил блондин, — господин начальник полиции покорнейше просит вас, многоуважаемый господин директор, не смотреть слишком строго на наше появление здесь…
— А как мне смотреть? Как на особую честь? Уважение к коллегии? — кричал директор. — Что здесь, по-вашему, учатся воры, бандиты? Ворваться с оружием в руках в обитель муз, нарушить душевный покой мальчиков и юношей! Что это, по-вашему?