Будь честным всегда

Мориц Жигмонд

На сей раз мальчика впустили не сразу — в кабинете шло совещание.

Наконец его вызвали.

— Ну и шалопай, каждый день с тобой что-нибудь приключается! Знаешь ты эту барышню?

К немалому своему ужасу, Миши увидел в кабинете Виолу. Она плакала, вытирая глаза носовым платком, и, точно оправдываясь, бубнила что-то — слова лились сплошным потоком:

— Вся наша жизнь разбита, он, должно быть, знает хоть что-нибудь о моей младшей сестрице, он в курсе ее дел. Господин директор, прошу вас…

Старый

рубака молча смотрел на мальчика. Под его пронизывающим взглядом тот стоял чуть дыша и вдруг, не дожидаясь вопроса, сам заговорил, запинаясь:

— Господин Тёрёк, изволите видеть, велел мне передать письмо Белле, а больше ничего, господин директор, я не знаю.

— У тебя что ни день, то неприятность, — сердито посмотрел на него Старый рубака. — Зачем суешь нос, куда не просят? Что ты вмешиваешься в дела влюбленных?

— По рекомендации господина Дереша, — с дрожью в голосе проговорил Миши, — я даю уроки арифметики и латыни младшему братишке Виолы.

— Ты даешь уроки?

— Да.

— Гм. За деньги?

— Я получаю два форинта в месяц.

— Ах, вот как! Ты к тому же и репетитор! — рассеянно протянул директор. — Так у вас, мадемуазель, нет никаких оснований для жалоб. Этот малыш не сделал ничего предосудительного. Он прекрасный ученик, краса и гордость класса, и коллегия приняла на себя заботы по его содержанию. Как можно жаловаться на такого мальчика? Какое ему дело до отношений взрослых?

— Я просто думала, господин директор… — в замешательстве пролепетала Виола.

— А вы и не думайте. Никакого несчастья, верно, не случилось, ступайте спокойно домой. Кто полагается на бога, никогда не обманывается. Увидите, все образуется… И оставьте в покое моих учеников, — выпроваживая посетительницу, пробормотал он точно себе под нос.

Виола расплакалась и, чуть слышно простившись, поспешно ушла.

Миши продолжал стоять посреди кабинета.

Прозвенел звонок, и директор взглянул на мальчика.

— А ты, оболтус, шалопай этакий, всюду суешься, — встав из-за стола и приближаясь к Миши, с угрозой в голосе сказал директор. — Что ни день, то у меня из-за тебя новые неприятности. Все на меня наседают. Тебе что, необходимо было любовные записочки передавать? Думаю, что и после вчерашней истории у тебя рыльце в пушку. Скажу тебе только одно: если мне придется еще раз вызывать тебя, если я еще раз увижу здесь твою перепачканную физиономию, то слова от меня не услышишь, а получишь такую затрещину, что в окно вылетишь. Пошел прочь!

Миши пулей вылетел из кабинета. Коридор уже опустел. На лестничной площадке, перед бюстом Петёфи, мальчик упал на ступеньку и отчаянно зарыдал, дрожа всем телом. С кем, с кем же поделиться своим горем? Никто в целом мире его не поймет…

Заслышав шаги, он бросился вверх по

лестнице, хотя ему надо было идти на первый этаж в класс. Он хотел где-нибудь спрятаться, но не нашел укромного уголка — перед ним был мрачный, голый коридор — и, поднявшись еще выше, вдруг обнаружил, что стоит перед дверью своей комнаты.

Сняв с притолоки ключ, он вошел к себе, бросился на кровать и заплакал. Плакал, пока не уснул от усталости. Утренние занятия он пропустил. В полдень пошел в класс за своими учебниками. Мальчики уже разбежались после урока, а Шандор, прихватив книги Миши, поднимался по лестнице.

— Где ты был, где ж ты был? — набросился на него Шандор.

— Заболел я, — вот все, что смог он сказать.

Шандор засмеялся, и Миши понял, что тот не верит в его болезнь. После обеда он отсидел на уроках, но завтрашние занятия решил прогулять, всеми правдами и неправдами остаться в пансионе. Теперь уже он не осмеливался появляться ни у господина Пошалаки, ни в доме Дороги, ни в классе.

Однако директор словно разгадал его планы, и на следующий день, еще перед утренним звонком, на третий этаж поднялся дядюшка Иштван и заглянул в комнату, — он пришел, конечно, за Миши.

Ни жив ни мертв мальчик поплелся за сторожем. По утрам Старый рубака бывал особенно сердитый, и когда Миши, несчастного, вспотевшего от волнения, подтолкнули к двери, все стало ему безразлично, и он не сопротивлялся, когда его втаскивали в кабинет.

Директор с длинной тростью в руке расхаживал из угла в угол.

Увидев Миши, он взревел:

— Ах, это ты, оболтус! Что я тебе вчера посулил? Теперь по твоей милости у меня нет ни минуты покоя. Вся коллегия взбудоражена. Нам здесь больше нечего делать, как только тебя на чистую воду выводить. Тут уже целая гора бумаг, настоящее судебное дело. — И, стукнув тростью по столу, он уставился на маленького гимназиста налитыми кровью глазами. — Так-то ты меня отблагодарил за мою доброту, мерзавец! Однако я теперь сам все разузнаю, даже если ты не расскажешь.

Громко стуча каблуками, он ходил туда-сюда.

— Что там у тебя, черт побери, с этим лотерейным билетом? — вдруг остановившись, закричал он.

Миши промолчал, и директор стал опять расхаживать по кабинету.

— Почему ты с воскресенья перестал ходить к Пошалаки? — снова остановился он.

Миши продолжал молчать.

Тогда директор стукнул тростью по столу.

— И куда ты только ни сунул нос, все перевернул вверх дном! Тут о многом понаписано: и о семейной жизни Тёрёков, и о твоем репетиторстве у Дороги, фигурирует и продавщица табачной лавки, и отец Орци. У меня от всего этого голова раскалывается. Вот уже три дня я только и думаю о мерзком мальчишке, опозорившем коллегию на весь город.