Будь моим сыном

Печерский Николай Павлович

Справа и слева, насколько хватал глаз, стелились поля. Хлеб уже почти весь убрали. Только кое-где мелькали гривы нескошенной пшеницы. Еще день-два, и жатве конец. И тогда ударит в колхозном клубе барабан, запоют трубы, начнется веселый летний праздник — дожинки.

Марфенька тоже выступит на празднике. Расскажет, как они работали, как помогали колхозникам убирать урожай. О нем, Ваняте, Марфенька говорить не будет. Да это ему и не нужно. Ну, а если скажет, пускай...

Ванята представил на миг, как все это может произойти. Выйдет Марфенька

на трибуну, поглядит в зал на колхозни­ков и скажет:

«К нам приехал недавно Ванята. О нем, конечно, говорить рано, но я скажу. Кое-кто думал, что он лодырь и шатун, но это, товарищи, не так. Он работал честно, по-пионерски. И вообще он будет трактористом. А Ваня Сотник пускай не фасонит. Сотник — человек ничего. Но если он будет зазна­ваться, я возьму свое мнение назад».

На передней скамейке будет сидеть мать в белой наряд­ной кофте и рядом с ней — отец. Он наклонится к матери и тихо спросит:

«Про нашего Ваняту говорят, что ли?»

«А то ж про кого! Он у нас знаешь какой! Да тише ты! Слушать мешаешь!»

Отец поднимется с места, одернет пиджак и вместе со всеми начнет хлопать в ладоши.

«Молодцы они все-таки, эти ребята, — скажет он. — Хоро­шо, что Ванята с ними дружит. Это я очень одобряю».

Ванята улыбнулся от таких мыслей и посмотрел на Марфеньку. Нет, пускай даже не говорит о нем! Не в этом дело... Только бы не запуталась на трибуне. За всю бригаду будет обидно! Да и Марфеньку жаль.

Он шел с Марфенькой и страдал. Неужели запутается? Пыхов Ким вон что про нее рассказывал... Пыхов хоть и болтун, но все-таки иногда говорит объективно. От него этого не отнимешь... Ванята выждал удобную минутку и, будто между прочим, спросил:

— Ты не боишься выступать? Наверно, сто раз выступала?

Марфенька замедлила шаг.

— Нет, я уже не боюсь, — сказала она. — Я все продума­ла. Концовки только нет. И так думала, и так, а она не полу­чается...

— Ерунда, — сказал Ванята. — Скажи что-нибудь — и все. Главное, чтоб в середине хорошо было. А концовка — пустяк. Гриша Пыхов запросто придумал. Знаешь, как получилось?

В глазах Марфеньки блеснул хитрый огонек.

— Нет, — сказала она. — Про лягушек и червей нельзя. Это у мальчишек наших такая клятва. Это Пыхов Ким придумал.

— А Ким болтал — Гриша.

— Нет, он врет. Это Ким сам. Я сама придумаю, а то смеяться будут. Не бойся!..

Тропа опустилась с холма и вошла, будто в речку, в глу­бокий овраг. На крутых откосах его торчали серые валуны, бежали вверх кусты колючей боярки. Овраг петлял по степи и заканчивался где-то возле молочных ферм.

Была и еще одна, самая короткая, дорога в Козюркино — та, по которой бежали на верхотуру кусты боярки. По ней давно не ходили. Тропа заросла серой полынью, курчавым, пахучим, как духи, чебрецом.

Марфенька и Ванята шли по дну оврага. Было тут после вчерашнего дождя сыро и душно. Без устали трещали, вы­прыгивали из-под ног серые, с красными подкрылками, кузнечики. Где-то в стороне, а

где — не поймешь, звенел ручеек. Марфенька остановилась, склонив голову, начала слушать.

— Вон где! — сказала она. — Пошли!

Они свернули с тропки и увидели крохотный юркий руче­ек. Струйка воды прыгала с камешка на камешек, растека­лась по траве жидким, прозрачным стеклом. Рядом, на ветке шиповника, сидела зеленоватая белощекая синица. Она только что нашла ручеек, хотела напиться и теперь недоволь­но поглядывала на гостей.

Вода была холодная и чуть-чуть отдавала полынной горчинкой. Марфенька и Ванята напились и снова тронулись в путь.

— Пошли напрямую, — сказал Ванята. — Чего тут плу­тать!

Марфенька измерила глазом крутой обрывистый склон и даже голову пригнула.

— Угу-у, как высоко! Нет, я не пойду. Там нельзя. Вес­ной мальчишка один свалился. В кровь весь...

— Трусиха! Мы ж осторожно. Пошли!

Не ожидая согласия, он стал карабкаться по склону. Рыхлая, сырая земля уплывала из-под ног. Вниз с грохотом катились тяжелые угловатые камни и быстрые, как пули, голыши.

Ванята перепрыгивал с одного уступа на другой, цеплял­ся руками за ветки боярки и траву. Все ближе и ближе чер­ная, прошитая корешками трав, каемка обрыва. Еще не­сколько усилий, и он будет наверху.

Ванята оглянулся. Марфенька вскарабкалась до полови­ны склона, с тревогой и ожиданием смотрела на Ваняту.

— Эге-гей! — крикнул Ванята. — Давай, матриархат!

Марфенька не тронулась с места. Она уже не верила в свои силы. Вверх идти трудно, а вниз — страшно, Вон пропасть!

— Дава-ай, Марфенька!

Снизу, как эхо, протяжно и глухо донеслось:

— Не могу-у!

— Не бойся-а!

— Не могу, Ванята-а!

Ванята подождал несколько минут и начал спускаться вниз. Один шаг, второй, третий... сотый, — и вот он уже воз­ле Марфеньки. Ванята дрожал от усталости. Лицо заливал теплый соленый пот. Он протянул Марфеньке руку, сердито сказал:

— Пошли, чего ты!

Ванята тащил Марфеньку наверх. Упрется ногой в ка­мень, поднатужится и снова идет вперед и вперед. Несколько раз он спотыкался, прижимаясь всем телом к земле, искал ногой точку опоры. Находил ее и, отдохнув минуту, полз к новому взгорку. С трудом выбрались они из оврага. Солн­це заливало степь ярким, слепящим светом. В синем высоком небе, будто белый поплавок, плыл самолет.

Они разыскали среди жнивья тропку и пошли домой. Теперь до деревни было рукой подать. Марфенька с любопыт­ством поглядывала на Ваняту и улыбалась.

— Чего улыбаешься? — спросил Ванята.

— Просто так... разве нельзя?

— Просто так ничего не бывает! Опять хитришь?

— Нет, это я штуку одну вспомнила...

— Ну?

— Чего — ну? Тебе скажешь, а ты сразу — в пузырь. Ты ж вон какой пузыревый!

— Ты не виляй! Я тебе все говорю, а ты...

— А тут ничего и нет, — сказала Марфенька. — Пустяк один... Я про воробья вспомнила...