Буддист-паломник у святынь Тибета
Шрифт:
Я хвалил свою берданку и преувеличивал ее достоинства, так как говорил, что можно попасть в человека на расстоянии трех верст. Он верил и говорил, как было бы хорошо вооружить такими ружьями хоть десять солдат. Тогда бы, по его мнению, безбожные тангуты не нападали бы на монголов и не грабили бы их безнаказанно. От них, прибавлял он, нет избавления. Отражать их можно только силой, так как никогда не найти правосудия. Тангуты очень богаты и не скупятся на взятки сининскому амбаню и его секретарям. Бывают такие случаи. Напали тангуты, произошла перестрелка, убили одного из тангутов и отразили нападающих. Тангуты, с одной стороны, приезжают в хошун в большом числе требовать уплаты за жизнь убитого, а с другой – возбуждают тяжбу за убийство у амбаня.
Высланные секретари берут, сколько могут, не принимая никаких оправданий. Деньги, конечно, не доходят до тангутов, которые домогаются получить сами. В случае неуплаты объявляют так называемую хам-чу (тяжбу), что, по нашим понятиям, равносильно перерыву дипломатических сношений или даже объявлению войны. Начинаются грабежи и воровство всего, что им под силу. При этом в невыгодном положении опять-таки монголы. Их путь к рынку Донкор и религиозному центру в Гумбум лежит через тангутские кочевья. Здесь их постоянно подстерегают враждебные тангуты, и если караван бессилен, они нападают на него и грабят.
За 1,5 месяца нашей стоянки мы сделали со ставкой князя три небольшие перекочевки. У него здесь отграничено место, куда не должны пускать своего скота его подданные, за исключением 10 домохозяев, кочующих с ним. Всякий скот, попавший на эти места, задерживается, и на хозяев налагается штраф, а при упорстве – и наказание плетьми. Ежедневно выезжают для осмотра объездчики.
Как-то раз я упомянул о присутствии у меня фотографического аппарата. Старик очень заинтересовался им и, хотя он видел аппараты у других путешественников, захотел познакомиться подробнее. Я принес ему аппарат и объяснил его применение. Он пошел дальше в своем любопытстве и просил сделать снимки с него и его семьи. Я исполнил желание князя, но промывка ночью в холодной палатке и соленая вода из местных ключей дали хороших негативов и удачных отпечатков. Но все же князь рассматривал с большим любопытством и плохие снимки, выказывая большое удовольствие, когда узнавал себя, своих сыновей, жену и знакомых.
Я показал ему отпечатки Поталы и других монастырей. Он с благоговением прикладывал их к голове и признавал большое сходство их, так как он не раз посетил те места. В последний раз он был там годов пять тому назад, уже охваченный настоящим недугом, и с сожалением говорил, что больше уже не быть ему там. Просил подарить ему снимки, но я отказал в этой просьбе, опасаясь, чтобы не попали в Лхасу, где могли посмотреть враждебно на бурятских лам. Вообще, я не желал распространять снимки среди монголов, которые могли возбудить разные толки. Отказ сделать было очень легко, не возбуждая недовольства князя: я сказал, что снимки мои уники, кои хочу везти на родину: он не знал негативов.
Однажды князь попросил меня поохотиться за хуланами, коих очень много в Цайдаме вообще, а в окрестностях его ставки в особенности. Когда я изъявил согласие, он предоставил мне верховую лошадь и одного провожатого, который был обязан снять шкуру с убитого животного и привезти часть мяса. Первая наша охота была неудачна. Хуланы не подпускали на верный мой выстрел, издали же я делал промахи. Второй раз 4 января я поехал в сопровождении старшего сына князя и, к удаче, очень близко от ставки убил одиночно шатавшегося хулана, подкравшись к нему на водопое из-за кустов тамариска. Выстрел был очень удачен: хулан побежал со всей быстротой, но шагов через триста упал мертвым. Тойн (так зовут духовных из княжичей) был очень обрадован, но снимать шкуру не согласился.
Мы поехали, и князь тотчас снарядил к добыче своего прислужника, в скором времени привезшего шкуру, которую стали бережно сушить, а также две задние ноги. Мяса никто не ел, а сварив, его давали телятам, которые, как говорил князь, быстро поправляются от истощения и никогда не умирают от худобы. Замечательно, когда я зашел дня через три в черную юрту, служившую хлевом для них, и когда им принесли приготовленную хуланину, телята с жадностью бросились на мясо и съели все, даже большими сравнительно кусками.
Чтобы сделать удовольствие князю и его телятам, я на другой день снова поехал на охоту и на этот раз убил уже двух самок. Они оказались все же сухими, должно быть, высохшая зимняя трава (ветошь) и холода сильно истощают и этих вольных животных. Проводник снял шкуру с обеих и положил их задние части на мою и свою лошадь. Когда мы стояли еще у трупов, взглянув вверх, я увидел множество грифов, паривших высоко над нами. Неизвестно, откуда они прилетели, но удивительно, как быстро узнают эти птицы о появлении пищи для них. Когда мы отъехали, они постепенно стали спускаться к остаткам трупов, и видно было, как с соревнованием между собою ели остатки.
Наконец, 19 января, настал давно желанный день нашего выезда из байшина этого цзасака, куда нас доставили еще 16-го числа. Здесь шли сборы каравана в Гумбум. Все участники заготовляли предметы своего вывоза, состоявшие главным образом из шерсти верблюжьей и овечьей, шкур и войлоков. Караван должен был идти под начальством цзанги Дамба, которому князь поручил нас и свои вещи, хотя для ближайшего наблюдения за животными и вещами поехала дочь князя со своим женихом, уже жившим с нею, как при браке. В числе его вещей оказались и три шкуры хуланов, добытых мною.
Караван шел на верблюдах и лошадях и состоял из 20 палаток, в которых помещались около сотни мужчин и женщин, даже с малыми детьми.
26 января прошли, упомянутый в передний наш путь, Дулан-кит и стали подниматься по речке Дулан-гол. На пути встретили озеро Цаган-нур (Белое озеро), из которого взяли лед для ночлега. Остановились же ночевать немного восточнее этого озера.
27 января. Сегодня день монгольского Нового года. Рано утром, еще не навьючивая животных, старшие мужчины взошли на горку, которая находилась около стана, и, зажегши воскурения, сделали земные поклоны на восток (богдохану) и на запад (своему оставшемуся дома князю). Затем они постепенно стали обходить все палатки, держа в руках хадаки, начав с палатки своего старшины хошун-цзанги Дамба. Дамба сидел спокойно. Подходивший прикладывал три сложенных пальца ко лбу своему и делал поклон, после чего брал хадак на обе ладони и, делая новый поклон, произносил протяжно «Амур!» («Будьте здоровы!»). Засим, отведав пищи, уходил. В других палатках не делали первой церемонии, т. е. ограничивались одним поклоном с хадаками. Двинувшись в путь в 8 ч. 15 мин. утра, дошли до так называемого Ганчжур-чулу (Камень Ганчжур).
На довольно широком и ровном месте пади стоит посредине каменная горка. На северо-западной стороне ее большая пещера, в которую можно въехать на лошади и, повернув назад, выехать. У отверстия этой пещеры сделана небольшая ограда из больших каменных плит высотою около сажени. Верхние плиты имеют выступы на краях и служат, таким образом, покрышкой стен. В стене против отверстия пещеры сделаны ворота. При всей устойчивости каменных глыб, короткие стены по обе стороны ворот от времени наклонились в наружную сторону, образовав две щели. Левая от пещеры щель размерами меньше, и она считается нечистою, потому что, по преданию, в ней был задавлен сын какого-то князя. Правая же щель считается грехоочистительной, и тут мне пришлось быть свидетелем, как мужчины и женщины с большим усердием старались пролезть через нее. Они верят, что если человек грешен, то щель суживается и мучит его дольше. Люди же с сильными грехами совершенно не могут пролезть.