Буддизм
Шрифт:
Ученики были в нерешительности. С одной стороны, их снедала гордость за своего учителя: далеко не каждый великий аскет смог бы практиковать такое самоотречение. С другой стороны, их учителя всё чаще называли сумасшедшим, поговаривали о том, что усиленная аскеза помутила его разум. И это пугало.
Часто пастухи в открытую говорили им: уходите, он погубил себя и погубит вас. Разве вы не видите, что рассудок его помутился от горячих лучей солнца? Ведь он даже не закрывает своей головы.
Хмурые дровосеки, проходя неподалёку, только посмеивались.
Жизнь учеников Сиддхартхи была однообразна. Некоторое время они пытались подражать учителю, но вынести подобную аскезу оказались не в состоянии. Теперь они лишь терпеливо ждали заката солнца. Только поздним вечером их учитель как бы приходил в себя, пробуждался от долгой медитации. Они жадно ждали его слов. Может быть, на этот раз что-то изменится. Может быть, он, наконец, постиг истину. Однако дни проходили за днями, недели за неделями, а знание Сиддхартхе никак не давалось. С каждым вечером он становился всё замкнутее, всё молчаливее. Вскоре он перестал говорить вовсе. Лишь иногда на вопросительные взгляды учеников отвечал отрицательным кивком головы. Это был единственный прогресс, который замечали опечаленные ученики.
Хотя нет! Ещё с каждым днём их учитель становился всё слабее и слабее. Его мышцы, тонкие, как верёвки, отказывались удерживать его тело. Теперь он даже не мог сидеть самостоятельно, прося учеников усадить его спиной к дереву. Но дух его был силён: наверное, ни один из известных им отшельников не обладал таким сильным духом. Провести долгих шесть лет в подобной аскезе, – на это способен только великий святой.
Всё выдержали ученики Сиддхартхи: и безнадёжное молчание учителя, и тяготы нищей жизни, и издевательства окружающих. Но внезапную перемену, которая вдруг произошла в самом Сиддхартхе, перенести не смогли.
Видя, как упорно стремится Гаутама постичь истину, отвергая все потребности своего тела, отрицая даже само его существование, ученики втайне гордились подвигами своего учителя. Пусть глупые крестьяне и пастухи называют его сумасшедшим: что они понимают! Разве может крестьянин постичь суть аскезы? Но другие отшельники, несомненно, смотрят на это совсем по-другому. Их учитель, – великий святой. Это видно по всему. Только святой может настолько отказаться от всего земного, что его тело при жизни станет нечувствительным ни к голоду, ни к жажде, ни к боли, ни к жаре, ни к холоду. И пусть сам Гаутама говорит, что не постиг ещё истину. Что с того? Все святые такие скромные люди. Их, скромных последователей, устроит и такая истина. Они вовсе не претендуют на что-то большее. Правда, учитель слабел, и это тревожило. Но может быть, он обретёт иные, неземные силы. Может быть, он станет полубогом, сольётся с Атманом уже в этом воплощении. Только они, только они пятеро, станут наследниками нового, потрясающего учения. Они станут старшими в будущей огромной общине…
Однако такие благочестивые размышления прервал сам Сиддхартха. Однажды утром, когда девушки принесли еду, Гаутама, против обыкновения, разделил трапезу с учениками, хотя в последние месяцы он к пище и не притрагивался. Ученики были крайне удивлены, видя, что их учитель съел практически всё, что было принесено на его долю. Не менее удивлены были и сами девушки, пришедшие забрать посуду. Обычно подаяние, приносимое им Сиддхартхе, оставалось практически нетронутым. Из уважения к учителю ученики не трогали то, что приносили ему. Но теперь посуда отшельника оказалась пуста…
Назавтра они принесли гораздо больше пищи. И вновь большое блюдо риса вернулось к ним совершенно пустым… Первое время девушки думали, что это ученики съедают подаяние учителя. Однако вскоре перемена, которая произошла в Сиддхартхе, стала заметна и им.
Сиддхартха набирал силы с каждым днём. Он хорошо ел и снова начал тренироваться. Вскоре он смог самостоятельно подниматься, затем – ходить, его тело округлилось, а кости стали прятаться под слоем мышц. К нему возвращалась прежняя сила и красота. С каждым днём девушки всё больше и больше поражались стати и миловидности былого аскета. Поражались этой картине и ученики, однако совершенно по другой причине.
Конец аскезы Гаутамы был истолкован однозначно: люди были правы. Никакой он не аскет, а всего лишь сумасшедший. Попробовал пожить жизнью труженика, но не выдержал её невзгод и снова вернулся к земным наслаждениям. Учитель разочаровал их. И вот однажды утром, когда только начинали петь ранние пташки, ученики обступили Сиддхартху с вопросами.
– Учитель, скажи, постиг ли ты истину? – спросил Каудинья.
– Нет, Каудинья! Истинное знание всё так же скрыто от меня.
– Прости, учитель, отчего же ты бросил поиски? Разве ты больше не надеешься обрести знание?
– Нет, Каудинья. Я не бросил поиски. Я оставил аскезу, ибо ни к чему хорошему она не приводит. Ибо, Каудинья, как может постигнуть слабый, измученный аскезой ум то, для чего требуются все силы – и ума, и тела, и душа? Зачем же тогда подрывать свои силы аскетизмом?
Каудинья молчал. Значит, Гаутама ничего не достиг. Он сам сказал это. Какой смысл оставаться с ним теперь, когда он потерял свою славу аскета? Пусть говорит, что аскетизм не нужен, разве это не пустое оправдание? Нет, оставаться с ним дальше – нет никакого смысла. Они и так потеряли целых шесть лет. Поэтому нужно решаться…
– Учитель! Шесть долгих лет мы были с тобой рядом. Но мы ничего не достигли, и ты сам говоришь, что ничего не достиг. Позволь же нам продолжить наши поиски. Может быть, потом, когда ты постигнешь истину, мы вернёмся к тебе…
Сиддхартха только молча улыбнулся. Он был готов к тому, что его ученики покинут его. Хорошо, что это произошло теперь, а не в годы его аскезы. Тогда ему действительно нужна была помощь. Но пусть будет так…
– Ты прав, Каудинья! Не стоит долго оставаться на одном месте. Конечно, ищите истину, продолжайте путешествовать. Спасибо вам, и благословение моё с вами.