Будем жить!
Шрифт:
Где-то вдалеке загрохотал трамвай. Остановка его рядом, в десяти метрах за фонтаном.
Олег подошёл к Хлебникову, стараясь не засвечивать перед топтуном своё лицо.
– Привет, Саша. Я Олег Крылов.
– Здравствуйте… Только почему нельзя было в гостинице встретиться? Зачем надо было ко мне этого хулигана подсылать?
– Хулигана? Он хороший мальчик.
– Хороший? Он дверь в душ выломал. Так дёрнул, что крючок в стену отскочил.
– Он очень старался. За валюту парень работал… Я всё объясню, Саша. Сейчас некогда. Наш трамвай подходит. Тихонечко
Очевидно, что такого адвокат Саня Хлебников не ожидал. Он не стал задавать вопросы, а покорно поплёлся вокруг фонтана.
Трамвай уже стоял на остановке. Вышли из него трое. Входила лишь одна старушка. Она долго возилась со своей сумкой на колёсиках. Основная её часть уже протиснулась в дверь передней площадки. Ещё две-три секунды, и нервничающий уже водитель закроет дверь.
Олег схватил адвоката за руку и рванулся к трамваю… Они проскользнули в сходящиеся створки.
Проделывая этот финт, Олег спиной чувствовал, что топтун держит дистанцию. Это всего пять секунд бега, но вполне достаточно для отрыва.
Трамвай дернулся и начал набирать скорость, когда по его борту раздались глухие кулачные удары. Теперь всё зависело от характера водителя. Если там сердобольная мамаша, то может остановиться и открыть дверь.
Нет, за рычагами трамвая сидела зловредная баба, и вагон только ускорял своё движение по рельсам.
Нельзя сказать, что Хлебников всё понял, но, посмотрев на отставшего от трамвая мужика, он перевёл взгляд на Олега:
– Мы от него бежали?
– От него… Сейчас он найдёт машину и будет догонять. Так что, на первой же остановке выскакиваем и бегом в переулочки… Первый раз в жизни от хвоста на трамвае ухожу…
Обстоятельный разговор они начали только на окраине города, на пустыре, переходившем в овраг.
Олег говорил шепотом и постоянно оглядывался. Они чисто оторвались от наружного наблюдения, и он ничего не опасался. Но ему было необходимо сохранять для Хлебникова чувство напряжения, радость от удачно проведённой операции!
Очевидно, что адвокат в таких переделках не бывал, и теперь в его крови адреналина выше крыши. Теперь для него Олег – сообщник, подельник, боевой товарищ, которому нельзя отказать в любой просьбе.
Олег это чувствовал и использовал состояние адвоката на всю катушку:
– Ты пойми, Саня, мне очень нужно с Баскаковым переговорить. Ты когда к нему собирался?
– Через два часа.
– Отлично! Мы с тобой немножко похожи. Почти близнецы. И одежда у тебя приметная. И очки… Когда я всё это напялю, ты сам меня с собой перепутаешь.
– Не так уж мы с тобой похожи. Но дело даже не в этом…
– Никаких возражений, Саня. На святое дело идём. Парня из тюрьмы выручать… Так что у тебя Баскаков просил, когда ты у него первый раз был?
– Сигареты просил принести. И ещё просил полный список изъятых у него на даче вещей. Из протокола обыска переписать.
– Ты сделал выписку?
– Сделал.
– А зачем она Баскакову? Ты подумай, Саша. Пошевели мозгами.
– Не знаю, он
– Не получилось, значит у вас душевного контакта. Не поверил он адвокату. Теперь придётся мне рисковать.
– Вот именно, Олег – рисковать. А я не люблю риска. Что мне делать, если тебя схватят?
– Не боись, Саня. Во-первых, меня не схватят. Во-вторых, если меня схватят, то ты сообщишь, что на тебя напал неизвестный, отобрал документы, раздел и к дереву привязал… Хватит лясы точить. Мне ещё к твоей одежде привыкнуть надо. Давай сюда очки, пиджак, галстук…
– Штаны тоже снимать?
В камере Баскакова было четыре койки. Четыре шконки, если использовать тюремный жаргон.
Ким раньше снимал репортажи из местной тюрьмы и знал, что в таком помещении содержали человек по восемь, а иногда и больше. Его же камеру превратили в «сучью будку», в одиночку для особоопасных, для смертников.
Он и был для местной власти особоопасным. И следствие по его делу будет особым, и суд. Об этом можно догадаться и не имея семи пядей во лбу. Тут и трёх достаточно.
Особое недоверие вызвал у Кима адвокат. Уж такой гладенький, правильный и лохообразный. Подстава для дураков… Впрочем, если адвокат работает на губернатора, то и с этой паршивой овцы можно добыть клок шерсти. Ни Афонин, ни Щепкин не могут догадаться, зачем подследственному список изъятых вещдоков. Более того, они могут считать, что копия протокола обыска подавит волю Баскакова. Ведь в этой бумажке будут числиться шприцы с наркотиками, нож, которым кололи пострадавшую Ларису Серпинскую, ружьё, из которого стреляли по окнам соседа Ивана Петрова. И на каждом предмете пальчики Кима Баскакова. Эти улики должны размягчить любую волю. Даже железную.
Но обо всём этом Баскаков знал. Он даже испытывал своеобразное уважение к тем, кто всё это сработал. Не состряпал, а сработал – чисто, красиво и профессионально…
Баскакова интересовало только одно: есть ли в списке изъятых с «места преступления» вещей видеокамера. Это могла быть единственная, но стопудовая улика в его защиту. А если она в протоколе изъятия, то всё, кранты, сливайте воду.
Идя на очередное свидание с адвокатом Хлебниковым, Ким думал только об этом списке. И ещё о Ларисе. Он знал, что она жива и выздоравливает. Это радовало, но не очень. По логике действий генерал Щепкин должен или сломать её, превратив в свидетеля обвинения, или не допустить на суд. Не допустить любыми способами, вплоть до самых крайних.
Перед дверью кабинета Ким развернулся лицом к стене и чуть приподнял заведенные за спину руки в наручниках. Но конвоир сначала открыл комнату, впихнул в неё Кима и только потом занялся браслетами. Обращаясь к адвокату, прапорщик монотонно произнёс:
– У вас час времени. Закончите раньше, нажмите на кнопку…
Баскаков сразу понял, что перед ним не адвокат. Вернее, не тот, кто приходил в прошлый раз. Этот только косил под того, первого.
На всякий случай, ещё до ухода конвоира, Ким громко и чётко произнёс: