Буденный: Красный Мюрат
Шрифт:
Во время моего пребывания в Воронеже состоялся ряд митингов, на которых рабочие высказывались за необходимость активно помогать мне. В последний момент, когда Воронеж уже обстреливался красной артиллерией, прямо на митинге, на котором выступил мой офицер, есаул Соколов, явился ко мне отряд рабочих-железнодорожников в составе около 600 человек. Я вышел и обратился к рабочим с горячей благодарностью. В это время прилетевший откуда-то снаряд с треском разорвался в воздухе. Перепуганные и непривыкшие к таким вещам рабочие шарахнулись в разные стороны; некоторые со страху попадали на землю. Стоявший близ меня рабочий был ранен и упал, обливаясь кровью.
– Поздравляю вас с боевым крещением! – крикнул я, ободряя рабочих.
Они оправились и, не
Ударили большие морозы. Казаки и особенно стрелки были плохо экипированы; не было перчаток; обувь находилась в жалком виде. Участились случаи отмораживания конечностей и простудные заболевания. Одновременно усилилась эпидемия тифа. Ряды наши стали быстро таять.
Под влиянием слухов о политической грозе, разыгравшейся на Кубани, деморализация Кавказской дивизии все усиливалась. Ежедневно поступали донесения командиров полков о том, что казаки дезертируют. Пополнения с Кубани не доходили до меня, разбегаясь по пути, или же, пользуясь отсутствием администрации в тылу, формировались в шайки, грабившие население и сеявшие в нем ненависть к войскам. Появилось и новое зло – отсутствие подков для перековки коней. Во время гололедицы наши кони могли идти лишь шагом, в то время как кованные на зимние подковы кони кавалерии Буденного развивали любой аллюр. Его отряды свободно уходили от нашего преследования; казаки же при каждой неудаче чувствовали у себя на плечах врубившегося в тыл противника. Это не могло не размагничивать настроения людей.
Для воспрепятствования Буденному переправиться через Дон я наблюдал постами реку верст на 25 вверх и вниз по течению. Посты были связаны телефонами с резервом, а в наиболее важных пунктах поставлены стрелковые батальоны. Ежедневно происходили стычки, сопровождавшиеся уничтожением переправляющихся то здесь, то там небольших групп противника.
Около 17 октября севернее селения Гроздевки, а также в районе Речицы Буденный, собрав ударные группы с сильной артиллерией, сбил мои отряды и перебросил по бригаде конницы, под прикрытием которой навел мосты; вскоре на каждом из моих флангов появилось по дивизии конницы, подкрепленной пехотой. Возникала возможность быть окруженным, ибо против трех конных дивизий Буденного (4-я, 6-я и Кубанская красные) у меня было лишь 2500 шашек и 2000 штыков. Нужно учесть, что красные конные дивизии состояли каждая из трех полковых бригад. Полки были сильные, по 700–800 шашек.
Буденный превосходил меня конницей почти вдесятеро. Пехота его состояла из одной дивизии девятиполкового состава. Полки, правда, были слабые, не более 600 штыков в каждом. Неважно экипированные и изрядно потрепанные нами во многих боях, они не обнаруживали большого порыва.
Донское командование требовало, чтобы я отступил на соединение с Донской армией, а Май-Маевский – чтобы я шел на Касторную, прикрыв таким образом правый фланг Добрармии. В случае несогласия с его планом, Сидорин опять грозил отобрать у меня донские части. С чем же я бы остался? С 600 шашек Кавказской дивизии.
В конце концов Главнокомандующий приказал мне идти на Касторную, с сохранением у меня 4-го Донского корпуса. Тем временем Курск был уже сдан добровольцами, и они отходили на юг. Мне необходимо было отходить возможно медленнее, дабы не вывести Буденного во фланг и тыл нашей армии. Тут я побил рекорд медленности отхода – 80 верст от Воронежа до Касторной при страшном неравенстве сил я прошел в три недели.
В исполнении этой трудной задачи мне очень помогли присланные два бронепоезда – «Слава офицерам» и «Генерал Дроздовский», выезжавшие вперед и громившие красную конницу, как только она смелела. Особенно геройски действовал броневик «Слава офицерам», который ворвался на одну из станций, занятую уже
Всю свою пехоту я соединил под командой доблестного генерала Постовского, участника Мамонтовских рейдов. После того как красная пехота была расстроена в трех боях, она действовала очень нерешительно и пряталась за свою конницу. В Касторной, к которой я подошел в конце октября и занял позицию, ко мне прибыл небольшой – около 600 штыков, – но сильный духом и стойкий Марковский полк. Подвезли 3 танка – 1 большой и 2 малых, а также походные кухни. От танков мне, однако, было мало проку, ибо они вечно ремонтировались и портились после каждого своего выхода в поле.
Буденный заботливо берег свой конский состав. После 2–3 дней действий на фронте он отводил части в резерв, заменяя их свежими или пехотой. Я же вследствие ограниченности моих сил, а также из-за того, что инициатива находилась в руках противника, вынужден был всегда держать свою конницу в первой линии, обнаруживая и утомляя и без того уже измученных казаков и калеча свой конский состав. Продержавшись с неделю у Касторной, я вынужден был отойти от нее, ибо вследствие отступления добровольческих частей, соприкасавшихся с моей группой своим правым флангом, рисковал быть обойденным Буденным».
Преследуя Шкуро, на станции Суковкино у Касторной Буденный захватил белый бронепоезд «Слава офицерам». В Касторной не знали, что Суковкино в руках красных. Бронепоезд подошел к перрону. Буденный и Ока Городовиков в бурках встретили командира бронепоезда. Поручик доложил: «Господин генерал, бронепоезд „Слава офицерам“ прибыл в ваше распоряжение». Буденный пригласил его в здание вокзала, где поручика арестовали, а укрывшиеся у насыпи конармейцы тем временем заняли бронепоезд. В Касторной буденновцы захватили 3 тысячи пленных, 4 бронепоезда, 122 орудия и 4 танка. Танки часто ломались, и Шкуро сетовал, что толку от них было мало.
Конечно, каждый из мемуаристов, описывающий одно и то же сражение с позиций противоборствующих сторон, обычно старается подкорректировать события в свою пользу. Однако в целом мемуары Буденного выглядят более фантастичными, чем мемуары Шкуро, хотя Андрей Григорьевич, работая в эмиграции, почти не имел с собой документов. Поэтому, в частности, не соответствуют действительности многие номера советских дивизий и даже армий, с которыми он сражался в районе Воронежа. Семен Михайлович совершенно напрасно сомневался, что Шкуро действительно вынужден был перебросить значительную часть своих сил под Мариуполь для борьбы с рейдом Махно, угрожавшем деникинской ставке в Таганроге, и с красно-зелеными повстанцами на Северном Кавказе. Об этом свидетельствует не только сам Шкуро, но и сохранившаяся переписка деникинской Ставки с командованием Донской армии, а также с командирами конных корпусов. Во-вторых, Шкуро признает, что его корпус, состоящий из кубанских и терских казаков, и особенно донской казачий корпус Мамонтова к моменту занятия ими Воронежа, уже подверглись серьезному разложению. Казаки старались побыстрее попасть с награбленным в родные станицы, фактически дезертировали из частей под предлогом «отпусков». Вследствие этого Буденный получил почти трехкратное численное превосходство над белыми и взял сильно укрепленный Воронеж. Кроме того, буденновский корпус был свежим, отдохнувшим, перекованным на зимние подковы, тогда как мамонтовцы и шкуровцы были утомлены длительными походами и перековать коней не успели. Также и эпизод с будто бы переданным Шкуро дерзким письмом не находит никакого подтверждения в мемуарах последнего. Поэтому вопрос о том, было ли действительно передано письмо Буденного Шкуро, остался открытым – Дундич-то погиб. Хотя, замечу, эпизод с Дундичем присутствует уже в третьей книге трилогии Алексея Толстого «Хождение по мукам», завершенной в 1941 году. Так что если история с визитом храброго хорвата в Воронеж и является легендой, то возникла она не позднее 30-х годов.