Буденный: Красный Мюрат

Соколов Борис Вадимович

Хрущев вспоминал: «Однажды, в конце июля или в начале августа 1941 года, мне позвонил из Москвы в Киев Сталин и сказал, что создан штаб Юго-Западного направления. Командующим войсками Юго-Западного направления назначили Буденного. Буденный будет сидеть под Полтавой со своим небольшим оперативным штабом по управлению и координации действий двух фронтов: Юго-Западного, войсками которого командовал Кирпонос, а я был там членом Военного совета, и Южного фронта, войсками которого командовал в то время, кажется, Тюленев…

Итак, Сталин сказал мне: «Буденный в Полтаве один, и мы считаем, что Вам надо было бы к нему поехать. Мы утвердим Вас членом Военного совета Главного командования Юго-Западного направления, и Вы с Буденным будете командовать двумя фронтами: Юго-Западным и Южным». Отвечаю: «Если мне нужно поехать на Юго-Западное направление, в штаб к Буденному, то вместо меня можно назначить

товарища Бурмистенко – второго секретаря ЦК Коммунистической партии Украины. Очень хороший товарищ, умный человек, и он вполне справится с обязанностями. Он знает людей и они его знают. Отношение к нему очень хорошее. Командующим же оставить Кирпоноса». – «Хорошо, – говорит. – Вы тогда вызывайте Бурмистенко и скажите, что он утверждается членом Военного совета Юго-Западного фронта. А Вы немедленно снимайтесь и выезжайте к Буденному. Будете там командовать вместе с Буденным»…

Когда я подъехал к штабу Буденного, меня удивил стоявший у крыльца танк. Заметив мое недоумение, Буденный пояснил: «Сейчас не то, что в Гражданскую. У немцев техника, самолеты, вот я от них в танке и укрываюсь, езжу на нем вместо автомашины».

Я приступил к обязанностям члена Военного совета Юго-Западного направления. Что же это был за штаб, что за организация – штаб направления? Чем она конкретно занималась, я и сейчас сказать не могу. Командование направления никакими вопросами обеспечения, боеприпасами, материальным снабжением, боевым обеспечением не занималось. Этими вопросами занимались сами штабы фронтов, у них имелась непосредственная связь со Ставкой, и они решали все со Ставкой, минуя нас. Командование направления взаимодействовало с фронтами только в вопросах оперативного характера. Нам докладывали обстановку, перед нами отчитывались командующие, но отчитывались как бы на равных: мы могли давать им советы, те или другие. Командующие принимали от нас эти советы, указания и, если они им нравились, то выполняли. А если не нравились, то по своим каналам (а таких каналов у них было сколько угодно) апеллировали в Генеральный штаб.

С Буденным у меня сложились очень хорошие отношения. Характер у него, с одной стороны, положительный, а с другой – очень задиристый. Однажды мы с ним возвращались поздно вечером из Днепропетровска. Обстановка была тяжелая: наши войска оставляли Днепропетровск. Часовой, охранявший подъезды к нашему штабу, задержал нас. Буденный начал с ним говорить и оскорблять его. Солдат стал отвечать ему согласно уставу. Тут Буденный начал ему более настойчиво «разъяснять», и разъяснение это кончилось тем, что он ударил солдата по лицу. Я был просто поражен. Как так? Маршал Советского Союза ударил человека, совершенно невиновного, действовавшего согласно уставу, ударил в нарушение всех уставных норм. Мы там ехали, и он нас задержал, это была его обязанность, он ведь для этого и поставлен. Чистый произвол! Я объясняю этот случай вспыльчивостью маршала. Потому что, в принципе, Буденный не таков, но он сохранил, видимо, прежнюю привычку как старший унтер-офицер, которым он был в царской армии. Вот и проявилась такая несдержанность. Мы потом разговаривали с Семеном Михайловичем по этому поводу, и я чувствовал, что он сам переживал случившееся. К сожалению, Буденный не однажды позволял себе такие выходки…»

Вероятно, звонок Сталина последовал сразу же после отъезда Буденного из Киева. В результате Хрущеву, на его счастье, пришлось отправиться в Полтаву. А останься Никита Сергеевич в Киеве, и он вполне мог разделить печальную судьбу командования Юго-Западного фронта, погибшего в сентябре при выходе из окружения. Правда, думаю, что в этом случае за Хрущевым все-таки прислали бы в последний момент специальный самолет. Вот за его товарищем Михаилом Алексеевичем Бурмистенко, вторым секретарем компартии Украины и членом Военного совета Юго-Западного фронта, самолет так и не прилетел, и он погиб в бою.

По поводу рукоприкладства советских военачальников Хрущев написал довольно подробно: «Конечно, Сталин глубокого доверия никогда и никому не оказывал. Всегда у него было заложено внутренне какое-то подозрение к любому человеку. Он мне как-то сказал в пылу откровения: „Пропащий я человек, никому не верю. Я сам себе не верю“. Это он сказал мне в 1952 году, в Сухуми, в присутствии Микояна. Вот характерная черта Сталина. Не знаю, что тогда на него нашло, если он набрался вдруг духу и откровенно сам дал себе характеристику. А в 1942 году я сказал ему: „Товарищ Сталин, я могу назвать кандидатов только из числа тех людей, которые командовали войсками на нашем направлении. Других я не знаю. Поэтому командующего на Сталинградский фронт должны назвать вы. Вы больше людей знаете, у вас шире горизонт“. – „Да что вы?

Что вы? Я уже сказал вам про Еременко. Очень хорошим был бы там командующим Власов, но Власова я сейчас не могу дать, он с войсками в окружении. Если бы можно было его оттуда отозвать, я бы утвердил Власова. Но Власова нет. Называйте вы сами, кого хотите!“ Крепился я, крепился, но был поставлен в такие условия, что не мог выйти из помещения, пока не назову командующего войсками Сталинградского фронта. Говорю: „Из людей нашего фронта я назвал бы Гордова, даже при всех его недостатках (недостаток его заключался в грубости. Он дрался с людьми). Сам, – продолжаю, – очень щупленький человечек, но бьет своих офицеров. Однако военное дело он понимает. Поэтому я бы назвал его“.

В то время он командовал 21-й армией и был в нашем распоряжении. Я уже знал его поближе по участку фронта, который он занимал на Донце. Членом Военного совета у него был Сердюк. Я от Сердюка имел характеристику на Гордова – и хорошую, и плохую. Хорошую – в смысле знания дела, его энергии и храбрости; плохую – насчет его грубости вплоть до избиения людей. Это, правда, в то время считалось в какой-то степени положительной чертой командира. Сам Сталин, когда ему докладывал о чем-либо какой-нибудь командир, часто приговаривал: «А вы ему морду набили? Морду ему набить, морду!» Одним словом, набить морду подчиненному тогда считалось геройством. И били! Потом уже я узнал, что однажды Еременко ударил даже члена Военного совета. Я ему потом говорил: «Андрей Иванович, ну как же вы позволили себе ударить? Вы ведь генерал, командующий. И вы ударили члена Военного совета?!» – «Знаете ли, – отвечает, – такая обстановка была». – «Какая бы ни была обстановка, есть и другие средства объясняться с членом Военного совета, нежели вести кулачные бои». Он опять объяснил, что сложилась тяжелая обстановка. Надо было срочно прислать снаряды, он приехал по этому вопросу, а член Военного совета сидит и играет в шахматы. Я говорю ему: «Ну, не знаю. Если он играл в шахматы в такое трудное время, это, конечно, нехорошо, но ударить его – не украшение для командующего, да и вообще для человека». Потом этот член Военного совета стал секретарем Астраханского обкома партии, уже после смерти Сталина. Порядочный был человек, заслуживающий уважения.

Давал в морду и Буденный. Я уже рассказывал, как он ударил солдата. Бил подчиненных и Георгий Захаров. Потом он стал заместителем командующего войсками Сталинградского фронта. Я его ценил и уважал как человека, понимающего военное дело. Он преданный Советскому государству и Коммунистической партии воин, но очень не сдержан на руку. На Сталинградском фронте я, правда, уже никогда не видел, чтобы Еременко позволил себе рукоприкладство. Я только знал о таких фактах его жизни в прошлом.

А пока что, одним словом, я назвал Сталину Гордова. Сталин говорит: «Хорошо, утвердим Гордова». Тут же, как обычно, сидел Молотов. Сталин и говорит ему: «Бери блокнот, карандаш и пиши приказ о назначении Гордова». Вскоре Гордов приступил к исполнению обязанностей командующего войсками фронта».

Здесь стоит подчеркнуть, что Буденный был единственным из советских маршалов, кто бил в морду рядовых красноармейцев. Жуков, Еременко, Конев (по свидетельству маршала А. Е. Голованова, из-за слабого здоровья больше полагавшийся не на кулак, а на палку) и прочие до красноармейцев не опускались. Капитанов и майоров они просто расстреливали, а меньше чем полковнику физиономию не чистили. Тут проявилась своеобразная народность Семена Михайловича, а также память о тех временах, когда он еще служил в царской армии простым унтером. Генералам же и старшим офицерам он, по свидетельству Хрущева, грозил расстрелом. Однако до сих пор не обнародовано никаких данных, что в годы Великой Отечественной кто-нибудь был действительно расстрелян по приказу Буденного – все-таки он был отходчив…

Буденного сняли с Юго-Западного направления потому, что он, видя угрозу окружения, вместе с Кирпоносом в августе – сентябре 1941 года настаивал на немедленном отходе из Киева и днепровской дуги на рубеж реки Псёл. Это было правильное предложение. В тот момент у Юго-Западного фронта не было боеспособных танковых частей, чтобы парировать наступление танковой группы Клейста с Кременчугского плацдарма. Семен Михайлович также с недовольством сообщал в Ставку, что Брянский фронт А. И. Еременко, который должен был разбить танковую группу Гудериана, угрожавшую замкнуть с севера кольцо окружения вокруг Киева, явно не справляется со своей задачей. Но Сталин отход запретил. На Иосифа Виссарионовича сильнейшим образом повлияла позиция начальника Генштаба маршала Б. М. Шапошникова, надеявшегося удержать Киев. В результате произошла катастрофа. Главные силы Юго-Западного фронта попали в окружение и были уничтожены.