Буденный: Красный Мюрат
Шрифт:
Признание это последовало при следующих обстоятельствах. В начале 1960-х годов военному историку В. Д. Поликарпову довелось быть редактором второго тома буденновских мемуаров «Пройденный путь». Он так вспоминал о своей встрече с маршалом: «Адъютант, он же литературный работник Буденного, полковник Молодых, с нарочито серьезным взглядом, будто предупреждающим: „Вот сейчас он вам задаст“, провел нас в большую залу, уставленную посередине столами буквой „Т“. Навстречу, из-за большого письменного стола вышел декоративно-петушистый, с развесистыми усами невысокий мужичок, подал руку первому шедшему, начальнику Воениздата генералу Копытину, затем – поочередно его заместителю полковнику Маринову, главному редактору мемуарной редакции
– Ну-с, с чем приехали? – спросил маршал. – Садитесь!
Вслед за нами вошел и тоже сел за длинный стол второй «литработник» – отставной полковник-кавалерист С. В. Чернов.
– Мы должны предварительно доложить вам, товарищ маршал, наше первое мнение, – начал Копытин, – и договориться о дальнейшей работе над рукописью…
– А какая там еще работа? Там все сделано. Ведь так? – обратился маршал к Чернову.
– Как будто старались… – ответил тот.
– Ну вот, пусть редактор доложит… – добавил Маринов.
Я взял написанное заключение (оно занимало чуть больше страницы машинописного текста) и стал внятно, с акцентом в нужных местах, читать.
Естественно, вначале речь шла вообще о пользе мемуаров, в особенности написанных такими крупными военачальниками, как маршал Буденный. Это принималось как должное и автором, и его литературными работниками. Спокойно воспринимали это и мои начальники. Но вот дело дошло до того, что в рукописи дана необъективная, более того – неверная характеристика таких полководцев и военных деятелей, как ставшие в 1937 году жертвами сталинского произвола M. Н. Тухачевский, И. Э. Якир, В. М. Примаков и другие. С этим автор примириться не мог.
– Да ведь они троцкисты! – воскликнул он.
– Троцкистами они были постольку, поскольку служили под начальством Троцкого, председателя Реввоенсовета республики, – не смолчал я. – В таком случае и вас кто-нибудь вправе отнести к троцкистам. Ведь служили же под его начальством? Выполняли его приказы? А если бы не выполняли, что бы с вами было?
– Ну да! Еще чего! Ведь они вместе с Троцким хотели красную конницу погубить! – не унимался Буденный.
– А как же Примаков? Он же кавалерист, да еще какой! Тоже конницу, что ли, хотел загубить?! – не мог промолчать я.
– Примаков – то другое дело, – продолжал Буденный. – Примакова я, ох, как любил. Это конник так конник. И я хотел его любым способом защитить. Но когда он сам, на суде, признался, что состоял в контрреволюционной организации и они намеревались заарестовать весь Кремль, то что тут оставалось и мне делать? Защищать? Это отпадало.
– Но разве вы не знаете, как выбивались из подсудимых самооговоры? – спросил я.
– Это теперь легко сказать, а тогда…
– Товарищ маршал! – перешел на более высокую ноту и я. – Вы не можете забыть, что вы были одним из членов суда над этими военачальниками, и это решение суда отменено за отсутствием состава преступлений, и эти лица посмертно реабилитированы, а те, кто их преследовал, заклеймены позором. Не пришлось бы и вам оправдываться, признавать свою вину? Так, может быть, это следовало бы начинать с этой рукописи, а не усугублять ею прошлое, связанное с Военной коллегией под председательством Ульриха?
Я видел, как Копытин и Маринов устремили на меня глаза, а Михаил Михайлович Зотов чуть не с улыбкой подбадривал меня: давай, мол, давай, Вася!
– А вот вы и не знаете, как все это было, – заговорил Буденный. – А было вот как: уже поздно вечером позвонил мне на дачу Сталин: так, мол, и так, завтра с утра в Военной коллегии будут судить троцкистов-террористов, и тебе, Семен, надо там быть – членом суда; да смотри – слабины не давай, их расстрелять надо будет. Что тут делать? Приказ Хозяина – это приказ.
– Ну, и вы исполняли его ретиво, – заметил я.
– Как положено, – подтвердил маршал. – Тут либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Разве это не понятно?»
Думаю, что в этой беседе Семен Михайлович не лукавил. Показательно, что он ни словом не обмолвился ни о какой папке с секретными материалами о связях подсудимых с германской разведкой. А ведь сам Хрущев распространял слухи о такой папке, будто бы подброшенной Сталину немцами в провокационных целях. Буденному было бы очень выгодно сослаться в разговоре с явно не очень дружески расположенным к нему редактором на эту папку, чтобы хоть как-то оправдаться и убедить Поликарпова и остальных офицеров, что тогда, в 37-м, он действительно верил в виновность Тухачевского и остальных подсудимых. Однако ни о какой папке Буденный не говорил, что еще раз доказывает, что ее в природе не существовало (да и в материалах дела она никак не отражена). Зато Семен Михайлович честно признался, что и тогда в виновность Тухачевского не верил, а просто выполнял сталинский приказ, прекрасно понимая, что в случае отказа он сам окажется среди участников «военно-фашистского заговора». Опыт Гражданской войны, судьба Думенко и Миронова, расправа со всяческими оппозициями должны были научить его, как легко фальсифицируются расстрельные дела.
29 августа 1937 года, внося свой посильный вклад как в борьбу с врагами народа, так и в строительство Красной армии, Буденный написал Ворошилову о том, что в Инспекции кавалерии ему «приходилось бороться, разумеется, при поддержке Вашей и тов. Сталина, за существование конницы… так как враги народа в лице Тухачевского, Левичева, Меженинова и всякой другой сволочи, работавшей в центральном аппарате, а также при помощи Якира и Уборевича, до последнего момента всяческими способами стремились уничтожить в системе вооруженных сил нашей страны такой род войск, как конница». Бывший командарм Первой конной возражал «против какой бы то ни было реорганизации конницы и ее сокращения».
Климент Ефремович попытался урезонить Семена Михайловича: «Конницу обучали не враги народа, а мы с вами, и вы больше, чем я, так как непосредственно этим занимались». И предупредил, что «конницу нужно и будем сокращать», поскольку, дескать, таковы требования современной войны. Однако благодаря особой любви бывших руководителей Конармии к коннице накануне Великой Отечественной в составе Красной армии насчитывалось девять кавалерийских и четыре горно-кавалерийских дивизии, причем в годы войны их количество даже возросло. При этом они использовались непосредственно на фронте и несли большие потери при атаках на укрепленные позиции. В германской же армии к началу Второй мировой войны была всего одна кавалерийская дивизия. Правда, в дальнейшем численность кавалерии в вермахте возросла, однако главным образом за счет национальных частей – в том числе сформированных из тех же казаков. Причем использовались кавалерийские части в основном для борьбы с партизанами на оккупированных территориях.
В ходе начавшейся чистки критика высказывалась и в адрес Буденного, и в адрес Ворошилова. Многие фигуранты «военно-фашистского заговора» в своих показаниях называли их имена в качестве соучастников. 22 января 1938 года на совещании высшего комсостава РККА Сталин заявил: «Тут многие товарищи говорили уже о недовольстве Дыбенко, Егорова и Буденного… Мы не против того, чтобы товарищи были недовольны теми или иными фактами. Не в этом дело. Важно, чтобы они пришли и вовремя сказали Центральному комитету, что тем-то и тем-то недовольны… Недовольны тем, что якобы их мало выдвигают. Это неправильно. Нас можно упрекнуть в том, что мы слишком рано или слишком много выдвигаем и популяризируем таких людей, как Буденный, Егоров и др. Нас нельзя упрекнуть в том, что мы затираем талантливых людей». Показательно, однако, что среди названных поименно «зазнавшихся» военачальников Егоров и Дыбенко были в конце концов расстреляны, а Буденный даже выговора не получил.