Будет День
Шрифт:
11.02.36 г. 15 ч. 32 мин.
"Жизнь сложная штука", — говаривал, бывало, дядя Роберт. Особенно часто поминал он эту народную мудрость после третьей кружки пива. Впрочем, вино, шнапс и коньяк приветствовались ничуть не меньше. Разумеется, дело не в том, что любил, а чего не любил Роберт Рейлфандер. Просто слова его вдруг — неожиданно и брутально — оказались чистой правдой. Никакой простоты Питер Кольб в жизни больше не наблюдал. Напротив, вокруг случались одни лишь сложности, некоторые из которых были такого свойства, что как бы в ящик не сыграть.
Вчера ближе к вечеру "Шульце" перехватил Питера у выезда
"Господи, прости и помилуй!"
— Завтра, — неожиданно сказал господин "Шульце". — Мы встретимся часа в три… вон там, — и указал рукой на бистро в конце улицы. — И объяснимся до конца. Вы не против, дружище?
— Я не… — все-таки голос Питера подвел: дал петуха. — Не понимаю, о чем вы говорите.
— Именно об этом я и говорю, — улыбнулся "Шульце". — Вы не понимаете, и я не все понимаю… Вот мы с вами завтра и объяснимся. К взаимному удовлетворению… Остановите здесь!
Последние слова "Шульце" произнес жестко и недвусмысленно. Это прозвучало как приказ, и человек этот — кем бы он ни был на самом деле — умел приказывать и чувствовал себя в своем праве, повелевая теми, кто таких прав не имел. Например, бедным господином Кольбом, оказавшимся вдруг в крайне опасном положении.
Но делать нечего: "Шульце" приказал, и Питер затормозил. "Шульце" кивнул, словно, и не сомневался, что всякий, кому он прикажет, тут же и подчинится. Чуть помедлив, он достал из кармана пачку сигарет, взвесил ее на ладони, по-видимому решая: закурить ли, и, — так и не закурив, — вышел из "Пежо". Высокий, крепкий и совсем непохожий на мелкого буржуа, тем более — на пролетария.
"Офицер… — с ужасом подумал Питер Кольб, глядя, как "дружище Шульце" закуривает сигарету. — Это офицер!"
Больше он уже ни о чем думать не мог. В ушах стоял гул, со лба на глаза стекал пот, а перед глазами… Как он добрался до дома, в котором жил куратор, Питер не знал. Вернее, не помнил. Добрался — что вообще-то странно — и это главное. Бросил машину у тротуара и бегом, как свихнувшийся бизон, помчался к парадному и дальше, дальше… мимо вскинувшейся было консьержки, на лестницу и по лестнице вверх, вверх, разом забыв обо всем, чему его учили в ульмской школе Гестапо. Но спешил зря: куратора не оказалось дома.
"И, слава богу!" — признал спустя полчаса Питер Кольб.
После большой чашки кофе с молоком и двух порций кальвадоса ему полегчало, и даже страх куда-то пропал. А вот опасение, что, явившись без разрешения на квартиру господина Леруа, он опозорился бы так, что о карьере можно было бы забыть, это опасение вышло на первый план и всецело занимало теперь мысли Питера Кольба. И напрасно, но тут уже ничего не поделаешь. То ли он от природы был глуп и неспособен к серьезной, требующей внимания и порядка, работе, то ли его просто недостаточно хорошо учили, — в любом случае Питер Кольб проиграл уже все, что у него было или могло быть, хотя он об этом даже и не подозревал.
11.02.36 г. 19 ч. 17 мин.
Мужчин было двое, и один из них, наверняка, — немец. Тем хуже обстояли дела для человека последние два года известного в Париже под именем Анри Леруа. "Немец", судя по всему, неплохо
11.02.36 г. 20 ч. 15 мин.
— А где же мой любимый кузен Баст? — с этой женщиной следовало держать ухо востро, потому что, если зазеваешься…
"Съест… Трахнет… И глазом моргнуть не успеешь!"
Что правда, то правда: баронесса великолепная актриса! И толку с того, что Степан знал это? Когда хотела — а сейчас она определенно хотела — Кайзерина Кински в роли могла "выступить" настолько естественной и искренней, насколько в жизни человек выглядит не всегда. Глядя на нее, слушая голос, даже тени сомнения не возникало, будто ее поступки — по наитию, из мимолетного каприза или минутного порыва, и действия ее казались настолько далеки от "коварных планов", нарочитости и тайных умыслов, что о "тонких расчетах" даже думать противно. Такими естественными могут быть только дети, животные… и, да — возможно, некоторые "блондинки". Но у Кисси это тоже получалось, хотя она отнюдь не "блондинка". Напротив, Степану не раз уже приходилось убеждаться, что Ольга — Кайзерина — Кейт или как ее называл Ицкович — Кисси — женщина непростая и всегда "себе на уме". Тем не менее, знать и "понимать" вещи, суть, разные. Вот и сейчас, стоило Кисси "сделать глазки" и сыграть голосом, как Степан тут же "поплыл", с трудом удерживая — пока еще — голову над водой.
— А где же мой любимый кузен Баст? — спросила Кейт, чуть прищурившись.
— Он занят, о прекраснейшая из баронесс… — единственным способом спастись было выпустить на волю баронета. Тоже не боец для такого случая, но все-таки…
— Занят… Какая жалость.
— Он просил передать, что у него возникли срочные дела…
— А?.. — но Степан уже почти взял себя в руки и не желал терять только что вновь обретенной свободы воли.
— Вот, — кивнул Матвеев на черный кожаный футляр, который, войдя в гостиную, оставил на стуле около двери.
— Тромбон, — кивнула Кейт и лучезарно улыбнулась. — Но я не умею играть на тромбоне, баронет. На гитаре…
Однако Степан не дал ей продолжить — железо следовало ковать, пока слюни из пасти не потекли.
— Это самозарядная винтовка, — сухо объяснил Матвеев и, вернувшись к двери, взял футляр в руки и продолжил:
— Чехословацкая, Zbroevka Holek… модель 1929 года. С магазином на десять патронов.
— Мне это ни о чём не говорит… — слукавив, Ольга приняла тон, предложенный Степаном. — Покажи.
Тихо и напрасно радуясь, что так просто отделался, Степан поставил футляр на стол, щелкнул замками.
— Автоматическая? — с ироническим сомнением в голосе спросила Ольга, рассматривая разобранную для удобства переноски винтовку.
— Самозарядная, — ворчливо поправил ее Степан. — У тебя будет пять выстрелов…
— Почему только пять? — удивилась Ольга. — Ты же сказал что магазин на десять?
— Времени не будет, — Степан вытащил из кармана пачку сигарет и, не торопясь, закурил. — Дай бог, чтобы и на пять хватило. Постреляешь и бросай. Главное ноги вовремя унести.