Будет револьвер — будем путешествовать (сборник)
Шрифт:
— Я слышал, что вы дружили. Теперь уже нет, а?
Она подошла и остановилась против стула, на котором я сидел.
— Я — экзотика, — сказала она. — Танцовщица. — Она хотела сказать, насколько я понял, что она исполняет стриптиз. Она продолжала: — Мое тело, оно дает мне работу, заработок.
Я не понимал еще, куда она клонит, но на всякий случай кивнул.
— Мое тело, — сказала она, — оно хорошее. Им можно гордиться. — До сих пор она придерживала полы своего халата, теперь она распахнула его и движением плеч сбросила его с себя на пол.
Под халатиком на ней были только короткие панталончики, ничего более. И у нее действительно было прелестное тело, полное, с чувственными изгибами линий. У нее была полная, высокая, упругая грудь. Я не знал, зачем она вдруг сбросила с себя халат, но в следующий миг я все понял.
На ее плоском животе перекрещивалось множество царапин, как будто кто-то чертил по нему острым ножом.
— Видите, — сказала она. — Это Джимми. Я надеюсь, вы его найдете. — Она закусила губы. — Мое тело — он его изуродовал. Изуродовал! — Она снова надела свой халатик.
Она села в кресло перед туалетным столиком, и несколько минут мы разговаривали. Когда она встречалась с Ратом, он жил у Артура Хэммонда, но где находится дом Хэммонда, она не знала. По-видимому, никто не знал, где живет этот жирный мерзавец. Вот и все, чем она могла помочь мне. Правда, она дала мне более полное представление о самом Рате.
— Он — злой, — сказала она. — Ненормально злой. Он покупал мне дорогие вещи, но я не выдержала. Через месяц я от него ушла. Эти шрамы от ножа, с которым он не расстается. — Она поколебалась, затем продолжала: — Даже лежа в постели. Он держал его вот здесь, — она указала на свое горло, — даже, когда он... в тот момент, когда... — Она не кончила, но я понял, что она имеет в виду. После паузы она заговорила, как будто ей хотелось поделиться с кем-нибудь тем, что она пережила. — Он хотел, чтобы я причиняла ему боль. Он любил делать другим больно и чтобы другие делали ему больно. Дважды он давал мне этот нож и просил, чтобы я колола его. Осторожно, говорил он, осторожно. Но я не могла, и он сердился, он становился страшен. Потом однажды ночью он это сделал. — Она прикоснулась к своему животу.
С минуту она помолчала. Я уже успел сказать ей, что если я найду Рата, я переломаю ему кости, и она сказала:
— Если вы действительно его найдете, напомните ему об этом. Сделаете это для меня? — Ее пальцы медленно поглаживали под шелковым халатиком покрытый шрамами живот. — Мне бы это помогло, — добавила она, — потому что внутри у меня такая ненависть к нему!
— Я напомню ему, Хатита. Если успею.
Я хотел встать, забыв про свои раны, но тотчас снова упал на стул. На второй раз я действовал более осторожно и медленно. Хатита подошла ко мне и взяла меня за руку. Ее лицо впервые смягчилось.
— Я не знала, что он вас так изранил. Вы ненавидите его так же сильно, как и я, да?
— Может быть, сильнее, детка. — Ее халатик раскрылся, обнажив ее грудь. Я положил руки ей на плечи, погладил их с нежной лаской и сказал: — Вероятно, в вашем воображении мои раны выглядят хуже, чем они есть на самом деле, Хатита. Для мужчин это ничего. Поверьте мне: вы прекрасная, обворожительная женщина.
Я почувствовал, что ее дыхание участилось от моих ласковых прикосновений. Она провела языком по нижней губке.
— Спасибо, — сказала она. — Это хорошо с вашей стороны, только неправда.
— Это правда.
При других обстоятельствах я бы, возможно, не ушел бы от нее раньше утра. Но я ушел. Прежде, чем закрыть дверь, она улыбнулась мне и сказала:
— Спасибо. Может быть... может быть, это и правда.
Я усмехнулся и сказал:
— Держу пари, что да, — и нетвердыми шагами вышел из клуба.
В два часа ночи я сдался и вернулся в свой номер в Дель Прадо. Я не узнал ничего нового сверх того, что рассказала мне Хатита, и к двум часам я чувствовал себя как вареная сосиска. Я лег в постель.
Наутро встать с постели и одеться означало полчаса невыносимой боли. Если вчера мне было достаточно плохо, то теперь мышцы как будто окостенели, и каждое движение было пыткой. Казалось, к моим двумстам фунтов прибавилось еще столько же фунтов боли к ненависти. Но ненависть была сильнее боли.
Еще полчаса я ходил по комнате, разрабатывая руки, сгибаясь и осторожно выпрямляясь, пока не почувствовал себя лучше. Потом я позавтракал и вновь вышел на охоту. Я знал, что если уж ничего не выйдет, я смогу выследить тех, кто мне нужен, на ипподроме, но до субботы там ничего не будет. Я снова пролистал все телефонные книги — никакой Хэммонд в них не значился.
В пять часов дня я вышел из бара на улице Букарели. Этот бар, как я слышал, был излюбленным местом для Келли, и я надеялся получить какую-нибудь информацию. Все, что я получил в ответ, были только пустые, непонимающие взгляды. И все же я нашел Келли — и Рата тоже.
Когда я вышел из бара, они поджидали меня в своей большой машине, двузначный номер которой недвусмысленно предупреждал, что этот автомобиль — особо важного назначения, и ему должка быть обеспечена зеленая улица. За рулем сидел Келли, а Рат стоял возле машины, прислонясь к дверце. Увидев меня, он пошел мне навстречу.
На улице было людно, но гнев, ярость и ненависть так кипели во мне, что я готов был броситься на него.
Он резко сказал:
— Стойте. Хотите, чтобы девушкам досталось?
Это меня остановило.
— Что вы хотите этим сказать, вы, грязная...
— Осторожнее, — произнес он. Мне не нравился его небрежный, самоуверенный тон. Я знал, что способен переломить ему хребет, но он сказал: — Мы же говорили, Скотт, убирайтесь отсюда. У вас просто никакого соображения! Так вот, слушайте. В семь часов вылетает самолет. Вы на него сядете. Вы же не хотите, чтобы с девочками что-то случилось?
— С какими девочками?
— С Вирой. И с Еленой Эйджен. Вам вроде как нравится лицо Елены и все прочее. Ведь так, Скотт? Она ведь настоящая девушка. Стыд и срам, если с ней что-нибудь случится! А ведь случится, Скотт, если вы не исчезнете, да побыстрее.
Мне так хотелось наложить руки на этого гада, что я ни о чем больше не мог думать, но тут до меня вдруг дошел смысл его слов. А когда понял, я стал остывать. Сердце тяжело билось у меня в груди, но я отчетливо понял, что прижат к стенке. Если я стану продолжать свои розыски, Вире и Елене грозит опасность, даже смерть. От мысли, что хотя бы к одной из них могут прикоснуться грязные руки Рата, меня замутило.