Будни и праздники
Шрифт:
— Где стащил? — грубо спросил Николай.
— Ну, зачем же? Палатку дали, койку выделили… Ты тоже переезжаешь?
— Нет, — подумав, ответил Николай, — совсем наоборот.
Что-то в словах Николая, в его голосе насторожило Михаила. Он поставил спинки на землю, оперся на них, как оратор — на трибуну, и, к удивлению Николая, заговорил без обычных своих смешков и ужимок:
— Уезжаешь, что ли?
— Выходит, уезжаю.
— Господи, неужто… Да нет, на тебя не похоже, чтоб струсил! Шутишь, Коля.
— Понимай, как знаешь, — четко проговорил Николай. — Еще
— Погоди, бригаде так и передать?
— Так и передай.
Михаил перемялся с ноги на ногу, вгляделся в лицо Николая. Произнес, будто был в чем-то виноват:
— Нет, Коля, на меня не рассчитывай, никому ничего не скажу, ты уж не обессудь.
— Не понял.
— А чего это я должен за тебя людям в глаза смотреть? Позор твой, ты его и принимай. Хоть сейчас, хоть тогда, когда вернешься за документами… Бывай! — И крикнул в сторону: — Дядя Костя, сетку тащишь?
— С кем ты там? — донеслось из темноты.
— Да тут с Колей поболтали.
Надо же, какой-то выпивоха, а туда же — лекции читает. Позорно, видите ли, уезжать… Николай долго смотрел, как Михаил нес кроватные спинки, непривычно трезвый, старательный, серьезный, и злился на себя за то, что в который раз за последние сутки вовремя не нашел, что ответить. Поискал глазами Турсынгуль. Возле палатки ее больше не было.
Он без надобности поправил на плече лямку рюкзака и двинулся к разгрузочной площадке.
Сергей встретил его у дальних штабелей.
— Опаздываем, скорее!.. — выхватил чемодан, помогая идти быстрее, и спросил в недоумении: — А вещи зачем?
— Надо!
Перемахнули через борт, уселись, потеснив рабочих, что расположились на досках, уложенных поперек кузова, и грузовик тронулся в путь.
Лишь через полчаса Николай вспомнил о еде. Протянул Сергею колбасу, но тот замотал головой:
— Пока ты ходил, солдаты нас накормили… Так зачем тебе чемодан и рюкзак?
— Водку привезти. Набьем бутылками под завязку, и будет у нас своя подпольная забегаловка, — излагал Николай ту самую мысль, что осенила его, когда Сергей говорил про подарок Ларисе. Жаль, пропала идея понапрасну. — Для других — «сухой закон», а для нас — приволье.
— Но в чемодане — вещи, — все с большим недоумением поглядывал на него Сергей. — Куда ты их денешь?
И тут Николай осознал, что ведет себя с пареньком так же, как вела Лариса: хитрит и старается выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Странно, почему так происходит. Почему Николаю и в голову не пришло хитрить с Михаилом, а тут словно кто-то заставляет изворачиваться? Сережка — чистый парень, вот что. При нем поневоле начинаешь прихорашиваться. От Турсынгуль к нему это перешло, не иначе.
Николай наклонился к Сергею:
— Ты только не перебивай, ладно? Я уезжаю, Серега. С Гулей ничего у нас не вышло. Знаешь, как бывает? Разные оказались люди. Так что надо уехать.
— Почему — надо?
— Слишком тяжело будет нам обоим, если останусь. Вот так! Женихались, женихались, и все… Грустно, конечно, но что поделаешь? Всякое в жизни случается.
Кто-то из рабочих завел протяжную песню. Не из новых, не из тех, что и
Помимо воли, Николай заслушался песней и потому с запозданием обнаружил, что Сергей ни о чем его не расспрашивает, не огорчился тем, что им приходится расставаться, не уговаривает вернуться и помириться с Турсынгуль. Молчал паренек, и по тому, как он старался не задеть плечом Николая, когда машина входила в крутой поворот, чувствовалось все его отчуждение. Не поверил Николаю.
Так и домчались до городской товарной станции, до длинных составов, застывших на путях под обоймами прожекторов. Уже на земле, закинув рюкзак за спину, Николай протянул Сергею руку:
— Ну, пока! Еще увидимся, заеду как-нибудь за трудовой книжкой…
Пальцы паренька были вялыми, и крепкого прощального рукопожатия не получилось. Сергей вдруг сказал:
— А ведь ты дезертируешь, Коля. Поглядел на Лариску и тоже решил сбежать. Так мужики не делают. У нас в детдоме за это били…
— Ладно, береги здоровье, — бодро ответил Николай и пошел к зданию вокзала.
Сергей глядел ему вслед, сбитый с толку тем, что Николай и не подумал с ним спорить и доказывать свое, и запоминал, какой свободной напористой походкой уходил от него, от Турсынгуль, от беды, потрясшей Алангу, человек, которого он прежде считал лучшим в мире парнем.
Долго переживать ему не дали: раздалась команда начать разгрузку, и бригада, покуривая на ходу, потянулась к составу. Загрохотали раздвижные двери вагонов, коротко гукнул подъемный кран на колесах, и вскоре поплыли по воздуху пакеты щитов, рам, опускаясь в похожие на гигантские пригоршни кузова машин.
Нелегко разгоралась работа. Мускулы одеревенели и не желали растягиваться. Сергей покряхтывал, нагибаясь: ломило спину, — и не мог справиться со стропами, пружинившими в руках. К тому же мешали сосредоточиться мысли о Николае. Он наставил себе синяков и едва не сорвался с крыши вагона, прежде чем вернулись к нему ловкость и глазомер. Пришла и внутренняя свобода, спокойствие, поскольку, наконец, отодвинулось куда-то все, что касалось Николая и Турсынгуль.
И когда рассвело и пришла на смену бригаде группа городских рабочих, Сергею вовсе не хотелось спать. Он бы работал и работал, вот только в глазах кололо и пощипывало, словно попал в них песок.
На бригаду составили список и сказали, что заплатят вдвое против обычного, и еще объявили отдых на сутки. Железнодорожники предложили свой профилакторий, чтобы бригада привела себя в порядок, поела и отоспалась. Сергей, однако, отказался в нем остаться, лишь перекусил и поплясал под горячим душем.