Будни и праздники
Шрифт:
В этом Николай внезапно увидел какой-то странный смысл. Нечто вроде того, что не ему тягаться с солнцем. Детские, конечно, мыслишки, такие родятся только в школе, да и то ночью, когда крадешь прибор.
7
Женские голоса донеслись до Николая как бы издалека. Он прислушался к ним в полузабытьи, все еще доказывая кому-то в зыбком сновидении, что, если его собрались проучить за какую-то девчонку, о которой ему ничего неведомо, то пусть не обессудят, Николай
Он осторожно разомкнул веки.
Комнату заливала прозрачная голубизна раннего утра. В воздухе растягивались нити дыма, плывшие к распахнутому окну, по цвету такие же, как небо. Курили Турсынгуль с комендантшей, обе оживленные, словно отлично выспались. Только припухлость у глаз выдавала, что если они и спали, то час, а может, два, не больше.
В цветастом сарафанчике Турсынгуль выглядела двадцатилетней. Комендантше, наверное, казалось удивительным, что у такой молоденькой сын через год отправится в школу… Турсынгуль рассказывала о своей семейной жизни, и старушка поддакивала ей и вздыхала по поводу того, как не повезло новой жилице с первым мужем.
Подразумевалось, что со вторым все будет по-другому. Турсынгуль словно невзначай роняла, что он и работящий, и относится к ней с уважением. Комендантша в ответ доказывала, что мужчина и не вправе быть иным, раз намерен обзавестись семьей. В своем всегдашнем темно-коричневом платье, с седыми косичками, зашпиленными на затылке, старушка чем-то походила на бабку Николая. Ту, бывало, хлебом не корми, а дай порассуждать, какие нынче мужики пошли. Хорошая была бабка, единственная, кто жалел Кольку. Остальные просто терпели его рядом с собой.
Век бы слушал Николай этот разговор, да женщины заметили, что он проснулся, и комендантша моментально поднялась со стула.
— Извините, что разбудила! Отдыхайте, милые, есть еще время.
Едва закрылась за ней дверь, Турсынгуль пересела к нему на краешек кровати. Провела рукой по щеке, заглянула в глаза, серьезная и будто чем-то недовольная.
— Выспался?
— Лучше не бывает. А ты, небось, вкалывала на хлебной печи? Угадал? Тебе больше всех надо, да?
— А что делать, если печь лопнула? Люди, между прочим, спрашивали, почему тебя нет. Я сказала, что вы с Сережкой очень устали, но сегодня покажете высший класс. Не подведешь?
Приподнявшись, Николай обнял ее и с силой притянул к себе. Кроватная сетка прогнулась до пола, и Турсынгуль оказалась в ней вместе с Николаем, как в рыбачьем неводе, где ни повернуться, ни упереться во что-нибудь, чтобы выбраться. Он принялся целовать ее быстро и часто и ошеломленно заморгал, когда Турсынгуль все же удалось освободиться от него и встать.
Она постояла над ним, зажав в кулаке отвороты расстегнутого на груди сарафанчика, затем медленно подошла к двери и накинула на скобу крючок.
— Ты что? — отрывисто спросил он.
Турсынгуль неопределенно повела плечами, отворачиваясь к окну. Николай вскочил с постели, подошел к ней, обнял. Ощутил, как напряженно она держится, и погладил по смоляным волосам:
— Да что с тобой?
От ласки Турсынгуль немного расслабилась. Приникла щекой к его плечу и, почти не размыкая губ, стыдливо призналась:
— Не могу я…
— Почему?
— Не моя это комната. И ребенок…
Точно услышав ее, Равшан завозился на кровати, зевнул, забормотал что-то, и Турсынгуль отпрянула от Николая, не сводя с сына настороженного взгляда. Однако мальчонка замолк, так и не проснувшись.
Николай плюнул в расстроенных чувствах:
— Значит, пока не вернешься в свою комнату, к тебе и подходить запрещено. А если ваш дом вообще не восстановят?
— Не мучай меня, а?
Это он-то мучает! Николай не знал, выругаться или рассмеяться от горького изумления. А Турсынгуль, сама расстроенная, сбитая с толку внутренним сопротивлением, которое не позволяло ей обнять Николая, говорила беспомощно:
— Пойми, Коля, я все прислушиваюсь, не ходят ли за дверью или за стенкой, они ведь тонкие, там все слышно… Что хорошего, Коля? Какая тебе радость?
— Радости мало, — не стал возражать Николай.
Они не замечали, что небо за окном стремительно превращается из голубого в серое, с красноватым отливом. Поднимался сухой и хлесткий ветер. Разогнавшись по пустыне, он все бесцеремоннее отрывал от земли и взметал над поселком рыжую пыль с песком. С таких вот душных и мутных вихрей и начиналось в Аланге лето.
Всего ожидал Николай, но только не слез Турсынгуль. Они заблестели на коротких густых ресницах, и вмиг ее лицо постарело. Никак не шло ей расстраиваться.
— Да отчего переживать? — улыбнулся он с подчеркнутой бодростью. — Как в песне поется: все еще впереди!..
Она пальцем смахнула слезы и виновато проговорила:
— Коля, но это не все, есть еще один вопрос.
— Валяй! Все уж сразу, как говорится, до кучи.
— Я серьезно, Коля…
Однако объяснить не успела: в коридоре затопали, кто-то легонько тронул ручку, несмело постучал. Турсынгуль метнулась к двери, откинула крючок. В комнату, улыбчивый, запыхавшийся, шагнул Сергей. Видно, не зная, с чего начать, протянул:
— Ну что? Поздравить, что ли? Или как? — И поскольку ни Турсынгуль, ни Николай ему не отвечали, выпалил странную новость: — А в поселке «сухой закон»! Говорят, штаб вчера решил… Хотел к вам с шампанским, а его нету. И водки — тоже.
Турсынгуль молча покивала: да, действительно, так решил штаб. Отвлекаясь на минуту от своих мыслей, Николай произнес с иронией:
— Вот узнают Михаил и такие, как он, про этот «закон» — и разнесут ваш штаб! С народом шутить опасно.