Будни отважных
Шрифт:
Блеклые глаза вдруг сужаются:
— А что, считаете, мало отсидел? Так пришивайте еще...
Да, его мягко наказали! Теперь я это понимаю. Он был офицером белой армии в Гражданскую войну, охотно предал Родину в Отечественную. С фашистами бежал за границу, боясь наказания. Но от возмездия уйти не сумел.
Сейчас он не может вспомнить фамилий. Я напоминаю ему: Показанкина, Бычкова, Володя Виноградов, Миша Матюшкин, Саша Межевикин, Павел Безуглов... С каждой фамилией лицо Мирошникова-Ковалевского становится все землистее. Наконец он не выдерживает:
— Я их не предавал, — голос срывается почти на крик.
Что ж, пусть расскажут люди, как все было на самом деле.
20 ноября 1941 года немцы вошли в Аксай. Но продержались они здесь лишь неделю. На восьмой день Советская Армия выбила фашистов из станицы, и нарушенная было с их приходом жизнь, снова вошла в обычную колею. Возобновили работу советские и партийные органы, дети снова пошли в школу. Люди старались как можно скорее уничтожить малейшие следы пребывания врагов на родной земле. До своего бегства немцы на станичном кладбище похоронили убитых солдат и офицеров вермахта. Сразу же после освобождения председатель станичного Совета Показанкина собрала исполком. Заседали недолго, и одно из первых постановлений Совета гласило:
«Не позволим осквернять светлую память наших предков, очистим кладбище от фашистских гадов...»
Это была довольно неприятная операция — вскрытие могил. Но люди не могли допустить, чтобы рядом с останками их родных и близких лежали фашисты. Работой руководила сама Показанкина. Трупы фашистов на подводах отвозили далеко за станицу, в скотомогильник. Когда все было кончено, и земля, и люди вздохнули спокойно.
Показанкину в Аксае знали хорошо. Ее любили. Энергичная, волевая женщина, старый член партии, она умела хозяйничать, умела организовать, сплотить людей, поднять их на большое дело. Когда фашисты вторично подходили к станице, председателю Совета было приказано эвакуироваться в тыл. Вместе со многими односельчанами она покинула Аксай.. Но с полдороги, остановленные наступавшими вражескими частями, беженцы вынуждены были вернуться.
Дома их ждала новость: начальником аксайской полиции назначен учитель школы Мирошников-Ковалевский, который добровольно согласился служить немцам. Ретивый начальник уже начал подбирать себе «штат» из всякой мрази.
Вскоре начались аресты. Немцам стало известно о раскопках на кладбище. Больше того, они узнали почти всех, принимавших в них участие. Говорили, что кто-то из предателей и сфотографировал людей за этой работой, и будто теперь фотография находится в полиции.
Показанкину взяли первой. Ее долго мучили, пытали. Сначала в Аксае, потом в ростовской тюрьме. Женщины, сидевшие с нею в десятой камере, вспоминают, что председательшу допрашивали почти ежедневно. После этих допросов ее трудно было узнать. Неизвестно, чего хотели фашисты, но только она молчала. А когда была в состоянии говорить, подбадривала подруг. Как-то, придя в себя после одного из допросов, Показанкина слила из чашек в одну остатки воды, впервые за много дней умылась, во всеуслышанье сказала:
— Ну вот, давайте прощаться. Сегодня уж, верно, не вернусь. Вещи мои себе возьмите. Если кто отсюда вырвется, пригодятся. И еще... Запомните фамилию — Мирошников. Верный немецкий пес. Передайте нашим, кто останется-в живых.
В тот день Показанкину действительно расстреляли.
Павел Федорович Безуглов. Он чудом остался жив, но поседел за несколько часов. Сейчас он живет в городе Гуково. Мы побывали у него дома. Вот его показания.
Павел во время оккупации работал в полевой бригаде. Стоял теплый сентябрьский день. Солнце палило по-летнему. И только налетавший изредка ветерок приносил приятную прохладу. В полдень бригадир распорядился: «Отдыхайте». Павел добрел до ближайшего куста и не сел, а скорее упал в его спасительную тень. От усталости говорить никому не хотелось. Сидели молча. Стрекотали кузнечики, перебирал травинки на обочине ветерок.
Издали раздался рев мотора. Из-за поворота вынырнул грузовик. Из кузова выпрыгнули два немецких солдата:
— Кто ест Безуглов? — спросил один и выжидающе оглядел всех.
Павел поднялся:
— Я Безуглов.
— Иди. Шнель! — немец больно ткнул в плечо. Павел, еще не вполне осмысливая происшедшее, медленно пошел к машине.
Его грубо втолкнули внутрь. В кузове в неудобных позах уже сидели арестованные, в основном те, кто принимал участие в раскопках на кладбище. В душной комнате с низкими потолками в полицейском управлении их расставили всех вдоль стены лицом к ней. Начался допрос. Вызывали по одному. Спрашивали и били. Били плетью, кулаками, ногами. Первым потерял сознание Вася Диренко, он был слаб здоровьем. Ненависть душила Павла, он почти задыхался. Было вдвойне обидно, что издевались не немцы — они не хотели марать рук, — а свои, станичные, прихвостни Мирошникова. Сам он тоже был тут. Спина его подобострастно гнулась перед двумя гестаповцами, наблюдавшими за допросом. Лицо лоснилось, глаза заплыли. От него разило сивушным духом. В его каменном особнячке поселился комендант Шульц. Они быстро нашли общий язык. Попойки начинались с вечера. А утром, непроспавшийся начальник полиции являлся на службу. Он припоминал станичникам все обиды, когда-либо и кем-либо ему причиненные.
Теперь, когда власть попала ему в руки, можно было расправиться с завучем школы Колесниковым за то, что тот отказался помочь ему избежать отправки на фронт.
— Ну, чья взяла?! — ликовал Мирошников, прохаживаясь вокруг связанного Колесникова. Он предложил Колесникову работать в полиции и, когда тот отказался, избил его. Он не гнушался расправой даже с детьми, своими бывшими учениками, которых не любил. Впрочем, он все не любил в этой станице, в этой стране. Все было ему чужим, ненавистным. За «подрывную деятельность» — ребята стащили у немцев радиоприемник и еще какую-то мелочь — расстреляли восемь мальчиков-школьников. Среди них были Бондарчуков, Мишустин, Миша Матюшкин. Двух последних долго били. Допрашивал сам Мирошников. Заключенные, которых держали в полуподвальном помещении, хорошо слышали, как страшно кричал, маленький Миша.
Однажды несколько ребятишек, раздобыв позеленевшую гранату-лимонку, устроили возле особняка начальника полиции игру в футбол — перебрасывали гранату ногами: дети всегда остаются детьми. Граната взорвалась, но, к счастью, никто не пострадал. Начальник полиции страшно разгневался. Мальчиков схватили и избили до потери сознания. А Александра Межевикина, во дворе которого ребята подобрали гранату, расстреляли.
Павел знал, что его не помилуют. И он попросту молчал. Молчал, стиснув до боли зубы, когда били, когда выкручивали руки.
Несколько часов, проведенных в полуподвальном помещении, показались арестованным невероятно долгими. Наконец и полицаи устали. Мирошников приказал им кончать допрос. Арестованных поодиночке выволокли из дома на улицу, скрутив руки за спиной крепким шнуром, бросили в машину. Павел больно ударился лицом о дно кузова. Из носа и губы потекла кровь. Нестерпимо ныли скрученные руки. При каждом движении шнур врезался в кисти, вызывая острую боль. В кузов бросили еще кого-то. Он упал прямо на Павла. Безуглов попытался принять более удобное положение, перевернуться набок. Но не смог. Люди падали один за другим.
Потом машина тронулась. Сколько и куда их везли, Павел не помнил. Время тянулось мучительно медленно. Наконец машина остановилась. Павел с трудом открыл глаза, увидел большое серое здание с тяжелыми решетками на окнах и понял: ростовская тюрьма.
Больше двух месяцев Павла Безуглова и его товарищей не вызывали на допросы, не выводили на прогулки. В огромной переполненной камере люди быстро сближались. Кого-то уводили, может быть, насовсем... Надо было запомнить адрес, чтобы передать родным. Кто-то возвращался после допроса. Ему нужна была помощь. Те, кто получал передачи, делили их содержимое поровну между всеми.