Будущее ностальгии
Шрифт:
«Под портретом Сталина сидит красивая проститутка, курящая марихуану». Так можно описать типичную сцену из российского фильма конца 1980-х годов. Радостно сосуществовали наркотики, секс и критические откровения о сталинизме – незавершенное дело первого этапа десталинизации конца 1950-х годов. Отношение к прошлому едва ли было почтительным. Многие русские и восточно-европейские фильмы и произведения искусства того времени использовали различные формы контрпамяти, карнавала, китча и рефлексирующей ностальгии в целях совершения культурного экзорцизма, встряхивания исторических мифов, раскрытия механизмов соблазнения и массового гипноза, созависимости личной и официальной памяти [196] .
196
Boym S. Common Places: Mythologies of Everyday Life in Russia. Cambridge; London: Harvard University Press, 1994.
Тем не менее наступило поистине шоковое состояние, когда после перестройки и революций 1989 года в Восточной Европе стало ясно, что контрпамять не была общей и взаимно несогласованные практики критического анализа истории вскоре вышли из моды. Контрпамять больше не могла мобилизовать людей под общим флагом; теперь она оказалась разделенной и разнилась политически в диапазоне от социализма с человеческим лицом до ультраправого национализма и монархизма. Говоря словами Тони Джадта [197] , возникло «слишком много воспоминаний, слишком много прошлых событий, которые люди могут использовать, как правило, в качестве оружия против
197
Тони Джадт (Tony Judt, 1948–2010) – британский и американский историк, публицист, специалист по новейшей истории Европы, деятель левого движения. Выходец из еврейской семьи, Джадт начал с участия в марксистско-сионистском движении, в 1960-е годы работал в кибуцах в Израиле. Позднее – жил и работал в США, занимаясь историческими исследованиями и работая над новыми концепциями левой (социал-демократической) идеологии. К числу его наиболее известных трудов относится книга «Postwar: A History of Europe since 1945» (Penguin Press, 2005), награжденная престижными премиями. – Примеч. пер.
198
Judt T. The Past Is Another Country: Myth and Memory in Post-War Europe // Daedalus. 1992. 21, 4 (Fall). Р. 99.
У двух конкурирующих массовых движений, которые приобрели широкую известность в период перестройки, в названиях присутствует слово «память»: «Мемориал» и «Память». Общество «Память» было неоконсервативным движением, в основу идеологии которого легла скорбь по уничтоженной традиционной русской культуре [199] . Ностальгия по разрушенному русскому национальному сообществу перерастала в порочные ксенофобские инвективы, которые вылились в чувство униженной гордости и народное негодование. Среди прочего члены общества «Память» пытались восстанавливать дореволюционную российскую правую культуру, такую как «Протоколы сионских мудрецов», и распространяли мифологическое и конспирологическое мировоззрение с единственным козлом отпущения – жидомасонским заговором, который было сподручно обвинять как в советских, так и в постсоветских проблемах, ругать как за тоталитаризм, так и за демократию. Предположительно поддерживаемое КГБ, общество «Память» развалилось в начале 1990-х годов, в то время как многие их идеи проникли в мейнстрим [200] . Кроме того, проникнув в сферу сленга, некоторые из экстремальных заявлений «Памяти» стали частью радикального эпатажа панков и молодежных групп 1990-х годов (вероятно, имеется в виду знаменитая песня Егора Летова и группы «Гражданская оборона» «Общество „Память“», ставшая одной из наиболее популярных в среде панковской и рок-тусовки 1990-х годов. В тексте песни, например, есть такие лозунги: «Общество „Память“ – святой наш отец нас поведет раздирать и колоть», «Мы призываем крестом и мечом! Вешай жидов и Россию спасай!» и т. д. Надо отметить, что автор и исполнитель песни Егор Летов поддерживал тесные отношения с одним из участников и идеологов «Памяти» Александром Дугиным, вместе с которым, а также с Сергеем Курехиным и Эдуардом Лимоновым они позднее организовали движение «НБП» (Национал-большевистская партия) [201] .
199
По большому счету некоторые идеи общества «Память» вполне безобидно пропагандировались в произведениях писателей-деревенщиков 1970-х годов. Может показаться, что ностальгия по русской деревне должна была противоречить официальной советской идеологии, тем не менее советская власть не только терпела деятельность движения за национальное возрождение России, но даже поощряла его, начиная с поздней брежневской эпохи и далее. Аналогичным образом общество «Память» одновременно осуждалось КГБ и пользовалось его покровительством.
200
Официально организация существует до сих пор и является старейшим ультраправым объединением в постсоветской России. Датой основания считается 1980 год. В настоящий момент носит название НПФ «Память» (Национально-патриотический фронт «Память»). Из истории движения известно, что оно на протяжении почти всей своей истории носило раздробленный и слабо организованный характер, что объяснялось множеством конфликтов между идеологами различных ее частей и отделений. – Примеч. пер.
201
Егор Летов всегда подчеркивал глубоко иронический характер этой песни и исполнял ее, в том числе – по просьбам публики, во время гастролей в Израиле. – Примеч. пер.
В отличие от «Памяти», общество «Мемориал» было радикально антиностальгическим. Оно стало широким движением неофициальных объединений и социальных групп (начиная с 1960-х годов), которые видели свою цель в восстановлении и увековечении памяти тех, кто сгинул в сталинских лагерях, – от известных политических лидеров и писателей (Бухарин, Мандельштам, Бабель, Мейерхольд) до простых людей. Движение, появившееся в конце 1960-х, к 1990-м годам насчитывало около 50 000 членов, «Мемориал» был примером общественной инициативы, которая отражала возникновение в советских условиях гражданского общества. Они боролись за открытие архивов и за то, чтобы сделать прошлое более прозрачным [202] .
202
Yaroshevski D. Political Participation and Public Memory: The Memorial Movement in the USSR, 1987–1989 // History and Memory. 1990. Vol. 2. No. 2 (Winter). Р. 5–32. Поэтому в первые дни перестройки «архивная историческая память» – то, что в западной исторической традиции воспринималось как само собой разумеющееся и критиковалось как способ объективации прошлого, – превратилась в фактор, подрывающий авторитет власти, и способствовала трансформации настоящего.
Общество официально зарегистрировано в России как некоммерческая организация, носящая название «Международное историко-просветительское правозащитное и благотворительное общество „Мемориал“». В его составе есть множество отделений в России и за рубежом, правозащитный центр (ПЦ «Мемориал»), архив, библиотека и т. д. В 2013 году организация оказалась под ударом в связи с принятием закона об «иностранных агентах»: ей был присвоен соответствующий статус. Такое решение было связано с тем, что организация имеет иностранные источники финансирования и занимается политической деятельностью. Новый статус усложнил работу организации, но не привел ни к ее ликвидации, ни к приостановке ее деятельности. – Примеч. пер.
«Бум памяти» периода перестройки, как представляется, сыграл не только культурную, но и прямую политическую роль. Это движение было в значительной степени ответственным за события августа 1991 года и массовое сопротивление консервативному перевороту в Москве и Санкт-Петербурге, в ходе которого была предпринята попытка сместить Горбачева и восстановить старый советский режим с помощью танков. Свергнутые памятники главе КГБ Феликсу Дзержинскому и множество разрушенных типовых статуй Ленина на всем протяжении бывшего Советского Союза стали символами народного гнева. Так что это стало неожиданностью, когда всего шесть лет спустя памятники партийным лидерам, которые когда-то лежали на траве в московском парке в качестве напоминания о событиях августа 1991 года, были снова подняты, отретушированы и очищены, демонстрируя новое пасторальное видение советского прошлого. Упущенный потенциал политической трансформации страны уступил дорогу массовой ностальгии.
В середине 1990-х годов многие демократически ориентированные журналисты подняли тревогу по поводу новой волны нерефлексирующей ностальгии в средствах массовой информации и общественном дискурсе. Наталья Иванова писала, что настоящее превратилось в «носто-ящее»;
203
Шендерович В. Приватизация ностальгии // Московские новости. 1996. 31 марта. С. 16.
204
Даниил Борисович Дондурей (1947–2017) – советский и российский искусствовед, исследователь кино, культуролог, историк и правозащитник. Главный редактор влиятельного журнала «Искусство кино». – Примеч. пер.
205
Даниил Дондурей, интервью с автором, Москва, июль 1997 года. Дондурей являлся главным редактором издания «Искусство кино».
206
Очевидно, что ностальгия 1990-х годов по режиму Брежнева – нечто большее чем просто занятное явление, существующее на низовом уровне; она обрела поддержку широкого круга политиков: в диапазоне от Зюганова до Лужкова. Это, возможно, отчасти связано с тем, что большинство советских политических и бюрократических институтов остались практически неизменными в постсоветский период; опираясь на элитные неформальные связи, они препятствовали прямыми и косвенными средствами добросовестному проведению экономических и правовых реформ. Если в других странах Восточной Европы или бывшей ГДР часто говорят о чрезмерности актов возмездия и люстрации, в ходе которой бывшие активные члены партии и агенты государственной безопасности снимались с правительственных постов, в России даже дискуссии о минимальном возмездии и признании ответственности за прошлое замалчивались с начала 1990-х годов и рьяно назывались охотой на ведьм.
Ностальгия стала защитным механизмом против ускоренного ритма перемен и экономической шоковой терапии. Некоторые утверждают, что экономические реформаторы начала 1990-х годов слишком быстро свернули широкую демократическую и социальную повестку в экономике, обратившись в слепую веру и поверив в спасительную миссию свободного рынка. Вместо трудоемкого развития демократических институтов и улучшения социальных условий для населения – как западные правительства, так и радикальные реформаторы в России в значительной степени впали в экономический детерминизм, рассматривая рынок как единственно возможную панацею для страны и двигатель прогресса как таковой. Казалось, что потерянная революционная телеология, которая давала цель и смысл окружающему хаосу перехода, снова была найдена, только на этот раз она была не марксистско-ленинской, а капиталистической. Но они едва ли являются главными виновниками произошедшего. К полной их неожиданности, так называемый свободный рынок в России приобрел сомнительного партнера в лице искусного аппаратчика советской эпохи, в чьих интересах оказалось развертывание рыночной экономики в тени сильного государства, которое мало интересовалось демократической социальной повесткой.
То, что в реальности стояло за социально-экономическими преобразованиями в России в 1990-х годах, как-то ускользнуло от современников и, вероятно, озадачит будущих историков [207] . Постсоветская Россия была одним из самых противоречивых, захватывающих и спорных мест в мире, где радикальная свобода, непредсказуемость и социальные эксперименты сочетались с фатализмом, выживанием советских политических институтов, возрождением религии и традиционных ценностей. Культурная жизнь в России перестала быть централизованной и утратила разделение на официальную и неофициальную; она находилась в постоянном кризисе, ускорялась, трансформировалась и иногда воспалялась, как и само общество. Тем не менее при изучении прессы, средств массовой информации и публичного дискурса можно заметить постепенный сдвиг, который произошел где-то к середине 1990-х годов. Внезапно слово «старый» стало популярным и коммерчески выгодным, куда эффективнее влияя на продажи товаров, чем слово «новый». Одним из бестселлеров на российском рынке был CD-сборник «Старые песни о главном», а одна из самых популярных телевизионных программ называлась «Старая квартира». Слово «старый» в данном случае относится к антиисторическому образу старых добрых лет, когда все были молодыми – за некоторое время до больших перемен.
207
Весьма осторожный намек автора на реальные процессы передела капитала и ресурсов в первые постсоветские годы. Как известно, в результате стремительной, спорной и часто непрозрачной приватизации бывшей советской государственной собственности ключевые ресурсы оказались в руках узкой группы лиц, часть из которых на сегодняшний день составляют правящую элиту России. Присвоение ресурсов и производств происходило при активном участии политиков и бизнесменов из Европы и США, которые в настоящий момент продолжают быть совладельцами и теневыми хозяевами ряда крупнейших российских активов. – Примеч. пер.
Советская популярная культура 1970-х и 1980-х годов была пронизана мечтами о бегстве; в российской поп-культуре 1990-х появилось много историй о возвращении, как правило, из-за рубежа. Как будто основная сюжетная психологическая драма русских персонажей непременно требует какого-то геополитического фона. Встреча между Россией и Западом часто заканчивается «возвращением блудного сына», будь то стареющий эмигрант или интердевочка, которая возвращается на родину после многочисленных злоключений за границей. Фигура иностранца в литературе и фильмах часто используется для того, чтобы переосмыслить местную культуру, чтобы дать ей альтернативную перспективу. Сегодня образ эмигранта используется, чтобы позволить уроженцу снова влюбиться в свою родину, чтобы вновь открыть наслаждение чем-то очень давно знакомым. Исследования недавно опубликованной русской эмигрантской литературы XX века часто касались ностальгии эмигрантов по России. Порой художники и писатели, которые так никогда и не вернулись назад, такие как Набоков и Бродский, превращались в народном сознании в блудных сыновей, которыми они, на самом деле, отказывались быть. Действительно, российская граница была теперь открытой, но в основном – для ностальгических поездок туда и обратно.
В популярных рок-песнях начала 1990-х годов страна ностальгии – это не Россия, а Америка: «Гудбай Америка, о-о-о, где я не буду никогда» [208] . Это – эмоциональное прощание с Америкой неофициального советского воображения. Эта особая форма американской мечты закончилась; Америка оказалась утраченной родиной, которой, на самом деле, никогда не было, и певец никогда не посетит ее снова, кроме как в песне. Это была русская версия «Back in the USSR», прощание с контркультурной мечтой времен холодной войны. Теперь можно было слушать эту песню десятилетней давности с ностальгией; она все еще сохраняла меланхоличные следы популярного романа с Америкой, которые начали быстро испаряться, когда американская поп-культура проникла в Россию.
208
Строчка из популярной песни группы «Наутилус Помпилиус» «Последнее письмо (Гудбай, Америка)», написанной Вячеславом Бутусовым в 1985 году. – Примеч. пер.