Будущее ностальгии
Шрифт:
Московская реставрирующая ностальгия характеризуется манией величия – мегаломанским мышлением, которое воссоздает прошлое как эру мифических гигантов. Этот образ мышления не стимулирует историческую рефлексию или личную тоску, а скорее формирует тотальную ностальгию по вечному величию. Мегаломания часто распространяется на территории, подвергшиеся разрушениям, и призывает к воссозданию, а не к реконструкции. Отчасти все это является продолжением мифологии Москвы XIX века. Обширные пожары, опустошившие город, значительно способствовали росту его мегаломанской самооценки. Легенда гласит, что во время войны с Наполеоном в 1812 году москвичи особенно гордились тем, что сожгли свой город, чтобы не сдать столицу французским завоевателям. После победы России над Наполеоном Москва была отстроена заново; утверждалось, что пожар только способствовал ее новому благоустройству. Пожар не такое уж исключительное явление для исторического города, но в XIX веке он оказался полностью мифологизированным. Москва описывалась как жар-птица, город-Феникс, который возрождается из пепла, каждый раз становясь все более величественным и прекрасным. Мифическое
Самая большая православная церковь в мире
Одним из фениксоподобных проектов новой Москвы стало воссоздание храма Христа Спасителя. В 1998 году на московском телевидении появилась новая реклама, в которой группа туристов посещает храм Христа Спасителя. Молодая девушка-экскурсовод рассказывает историю церкви: «В прошлом здесь был бассейн на месте разрушенного собора. В настоящем собор почти достроен». Мужчина средних лет с задумчивыми глазами осторожно, но авторитетно поправляет экскурсовода: «Не делите Россию на прошлую и настоящую. Россия – одна. Собор один». Реклама заканчивается благословением и указанием банковских реквизитов фонда для сбора средств. Признанное символом новой русской родины и покаяния, воссоздание точной копии храма Христа Спасителя, разрушенного при Сталине, должно было обозначить победу над темной стороной советской истории. Тем не менее история этого места обнажает скрытые слои весьма спорных воспоминаний: нереализованные утопические мечты и череду разрушений, которые продолжают преследовать это место.
В канун Рождества 1812 года царь Александр I приказал создать собор, посвященный победе России над Наполеоном. Проектирование было поручено архитектору Александру Витбергу, шведу по национальности, художнику и масону по зову сердца. Он представлял себе великолепный собор, более крупный, чем собор Святого Петра в Риме, посвященный «духу всего христианства». Он должен был быть «одой в камне могущественному и экспансивному российскому государству», а также его лидерству среди западных наций. Проект вселенского собора Витберга так и не был реализован, а сам архитектор оказался в изгнании, обвиненный в присвоении денег из государственной казны (что так и не было доказано). Таким образом, в истории происхождения собора заложена нереализованная утопия просвещенного патриотизма и один из первых великих памятников «бумажной архитектуры» – это название в XX веке закрепилось за архитектурными проектами, которые существовали исключительно на бумаге.
В 1839 году Николай I выбрал для храма Христа Спасителя другого архитектора шведского происхождения – Константина Тона, который пообещал заново открыть русский стиль, возвратившись к старым византийским образцам. Два десятка известнейших художников были приглашены для создания роскошных интерьеров, украшенных картинами, скульптурами, фресками и мозаикой. Царь выбрал впечатляющий участок для своего нового собора – на возвышенности с видом на Москву-реку, в непосредственной близости от Кремля. Впрочем, была и незначительная проблема: на этом участке уже располагался небольшой и изящный Алексеевский монастырь XVII века, в том числе – редкий памятник старой русской архитектуры, двухшатровая церковь [284] . По приказу царя монастырь был разобран, и сорок четыре года спустя на его месте было завершено строительство крупнейшего собора во всей России.
284
Недавние археологические открытия показывают, что этот район был населен в Х веке, кроме того, на этом месте был обнаружен клад сокровищ, состоящий из арабских серебряных монет. Здесь стояла церковь XIV века, но она была уничтожена пожаром. Алексеевский монастырь пережил Польское вторжение и пожар во время войны с Наполеоном.
Алексеевский (изначально Зачатия св. Анны или Зачатьевский) монастырь был основан в XIV веке на митрополичей земле, находящейся на территории Хамовников, недалеко от ул. Остоженка. В середине XVI века, после пожара, был перенесен в Чертолье – на место будущего храма Христа Спасителя. Позднее несколько раз подвергался сильным пожарам. Знаменитый двухшатровый храм построили к середине 1630-х годов мастера Онтип Константинов и Трифон Шарутинов. В 1837-м начался снос построек монастыря и его перенос в Красное село, где был основан Ново-Алексеевский монастырь. – Примеч. пер.
Широко распространена легенда о том, что собор был построен исключительно на пожертвования людей. Фактически пожертвования составляли всего лишь 15 % от стоимости здания, финансирование этого имперского памятника едва ли было делом простолюдинов. Многие писатели и представители интеллигенции конца XIX века критиковали новый собор за то, что он был эмблемой официальной политики царя – «православие, самодержавие, народность». Неовизантийская архитектура считалась эклектикой и даже дурновкусием. Некоторые критики обвиняли его в том, что он слишком «восточный», тогда как другие утверждали, что он был «западным» («московская версия Исаакиевского собора в Петербурге»). Вместо того чтобы восприниматься как древняя церковь, он считался «выскочкой», «нуворишем», «купцом на празднике великих дворян» (например, церквей Кремля) или «вульгарной, но дорогой брошью на фасаде города» [285] .
285
Цит. по: Кириченко Е. Храм Христа Спасителя в Москве. М.: Планета, 1992.
Тем
Прошло еще сорок восемь лет до того, как на этом печально известном месте с видом на Кремль разыгрался очередной акт урбанистической драмы. Во время яростной антирелигиозной кампании 1920-х и 1930-х годов собор был назван «поганкой» старого режима, «идеологическим оплотом пропаганды патриотизма, милитаризма и шовинизма» [286] . Собор также считался «угрозой для городской гигиены», местом, где инфекционные болезни старого мира угрожают здоровью нового государства. Революционная экология потребовала хирургической операции. Более того, видное городское место привлекло личное внимание Сталина, так же как оно некогда привлекло внимание царя. Советский вождь выбрал это место для строительства самого большого в своей жизни памятника – Дворца Советов [287] . В 1931 году большая часть церковного убранства была снята. Затем, по личному приказу Сталина, собор был взорван. Современники утверждали, что кроваво-красный туман окутывал Москву в течение нескольких дней. Красные кирпичные обломки церкви смотрелись как место преступления. Все это напоминало открытую рану в самом центре города.
286
Кириченко Е. Храм Христа Спасителя в Москве. С. 250. «Он был построен, как будто в ознаменование войны в прошлом, но на самом деле в оправдание будущей империалистической агрессии». В XX веке собор был местом религиозной оппозиции большевистскому режиму.
287
Это место было использовано в раннем классическом советском кино. Статуя Александра III, стоявшая перед собором, была деконструирована через идеологический монтаж в фильме «Октябрь» Сергея Эйзенштейна. Режиссер, который в 1930-е годы совершил путешествия в Голливуд и Мексику, разумеется, никогда бы не мог предсказать, что кинолента будет воплощена в жизнь, скажем так, предвосхищая судьбу статуй внутри собора, а также – самого храма.
Согласно плану Сталина, преемник собора должен был стать святыней победоносного атеизма. Колосс новой эры высотой 416 метров, террасированный, обрамленный колоннадами и украшенный скульптурами, – произведение архитектора Иофана, должен был стать советским ответом статуе Свободы и Эмпайр-стейт-билдингу. Архитектор с гордостью заявлял, что Дворец Советов будет на 8 метров выше, увенчанный статуей Ленина весом 6000 тонн, указывающего человечеству светлый путь своей протянутой рукой. (Молотов считал абсурдным, что глаза Ленина не будут видны советскими гражданами, Сталин и Ворошилов убедили его в обратном.) [288] Дворец Советов был представлен как антипод храма Христа Спасителя. Воинственно-атеистическая советская идеология строилась на множестве религиозных мифов – от древнеегипетского язычества до русского христианства. Ленин занял место креста и купола бывшего собора в качестве полубога. Дворец Советов был ответом на всеобъемлющий авангардный проект, памятник Третьему Интернационалу Татлина, который имел форму динамической спирали, возносящейся ввысь. Дворец Советов делал динамическую спираль неподвижной, обездвиживая гегелевскую диалектику в имперском синтезе и воздвигая гигантскую статую Ленина, в то время как скульптура Татлина отличалась открытостью и полной свободой репрезентации [289] . Архитектура Дворца Советов свободно заимствовала из всех архитектурных стилей, сочетая грандиозность египетских пирамид и американских небоскребов. Совершенное будущее и далекое прошлое слились вместе, обреченные гипнотизировать зрителя, приводя его в состояние полного забвения настоящего.
288
Нередко сообщалось, особенно в националистической прессе, что Лазарь Каганович сказал, глядя на обломки собора: «Мать Россия низвергнута. Мы разорвали ее юбки». Каганович, разумеется, не был святым, но нет никаких доказательств того, что он сказал нечто подобное. В личных мемуарах Каганович пишет, что он выступал за другой участок для Дворца Советов и сказал Сталину, что снос собора будет обращен против него, против партии и «вызовет волну антисемитизма». Его аргументы не убедили Сталина. См.: Чуев Ф. И. Так говорил Каганович. М.: Отечество, 1992; критический разбор см.: Colton T. Moscow: Governing the Socialist Metropolis. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1995. Р. 260.
289
Возможно, после разрушения храма Христа Спасителя Сталин изменил свою разрушительную политику, по крайней мере vis-a-vis с церковными зданиями. Фактически он включил элементы стилистики собора в свой официальной государственный стиль.
Конец ознакомительного фрагмента.