Буги-вуги-Book. Авторский путеводитель по Петербургу, которого больше нет
Шрифт:
Кто-то из этих людей стал работать на большевиков. Самой известной возлюбленной Гумилева (после Ахматовой) стала молоденькая и златокудрая поэтесса Лариса Райснер. Стихи, правда, были у нее так себе, зато внешне Лариса могла дать сто очков форы кому угодно. На сторону Ленина с Троцким Райснер встала не раздумывая и следующие несколько лет провела устанавливая советскую власть в Поволжье.
А кто-то из этой же самой компании решил, что с большевиками ему не по пути. Как-то утром 22-летний поэт Леня Канегисер, пытавшийся в свое время ухаживать за той же самой Райснер, проснулся у себя дома, выпил кофе, почитал «Графа Монте-Кристо», сыграл с папой в шахматы, на велосипеде доехал
Совершенно непонятно: что за странный выбор? Особенно мерзким Урицкий не был – комиссар как комиссар. Две пули Канегисера попали ему в грудь и еще одна в голову. После этого юный поэт выбежал прямо на Дворцовую площадь, сел на велосипед и попытался свалить. Он бы скрылся, его бы не догнали, но, свернув на Миллионную, Леня сдуру бросил велосипед, попытался уйти проходными дворами, запутался и попался. В ответ на его глупую выходку в городе было объявлено о начале красного террора.
Новорожденная республика начала себя защищать. За следующие полгода в Петрограде расстреляли целых 512 человек. Напуганные таким размахом казней, из города начали бежать те, кому было чего терять. Кто не бежал сам, тем выехать было велено новой властью. К середине 1920-х годов из города были высланы все бывшие офицеры царской армии, все бывшее руководство упраздненных политических партий и практически все духовенство. Бывшая столица приобретала новый и непривычный вид.
5
Как именно к новой власти относился Гумилев, сказать сложно. С одной стороны, он бравировал своими царскими орденами и принципиально не употреблял обращение «товарищ». А с другой – участвовал в куче большевистских начинаний, входил в состав нескольких комитетов, да и с голоду в послереволюционном Петрограде не умер по той простой причине, что получал от коммунистов усиленный паек.
Его личная жизнь как раз в те годы шла под откос. Или, наоборот, наконец наладилась – это уж с какой стороны посмотреть. Один из его приятелей позже писал:
Гумилев не хотел разводиться с Ахматовой. Несмотря на все сложности в их отношениях, несмотря на огромное количество взаимных измен, он все еще верил в нерасторжимость церковного брака. Но когда она первая предложила ему оформить разрыв отношений, спорить, конечно, не стал.
Официально оформив развод, Ахматова ушла к очкарику Шилейко. Она никуда не ходила, перестала появляться на вечеринках. После угара предыдущих лет Анна словно замаливала грехи, ухаживая за своим придурковатым вавилоноведом и его сенбернаром. А Николай, получив свободу, наоборот, пустился во все тяжкие.
Вернувшись в Петроград с фронта, он только за первые семь месяцев переспал с шестью разными женщинами, причем у трех из них был, как уверяет, первым мужчиной. Одному из знакомых похвастался, что девушки без возражений отдаются ему даже в таких странных местах, как на сугробе в Летнем саду. Он ходил по улицам в шубе, сшитой из шкуры убитого им в Африке леопарда, курил вонючую солдатскую махру, топил камин собраниями сочинений Шиллера («Ненавижу все немецкое!») и сам считал себя этаким демоническим красавцем. Хотя окружающие над этими его ужимками в основном потешались.
Один из его армейских сослуживцев так описывал его внешность:
Нужно сказать, что уродлив он был необычайно. Лицо как бы отекшее, со сливообразным носом и резкими морщинами под глазами. Фигура тоже невыигрышная: свислые плечи, низкая талия, очень короткие ноги. Ходил он маленькими, редкими шагами, покачивая головой на ходу, будто верблюд.
А двоюродный брат Александра Блока высказывался даже еще более резко:
Господи! Он говорит, будто женщины его любят! Что за чушь?! Физиономия отвратная, какая-то непристойно-голая. Глаз косой и глупый, рот – помойная щель! И череп, череп!
Впрочем, на подобные отзывы можно, наверное, не обращать внимания. Потому что скрывается за ними всего лишь зависть. Как не завидовать молодому, успешному, тридцати-с-чем-то-летнему мужчине, герою войны и покорителю саванн, в объятия которого готовы были броситься все до единой красавицы города?
Жить Гумилев стал в «Доме искусств», а девушек водил к своим двоюродным сестрам Кузьминым-Караваевым. У них было все-таки почище. С какой стати сестры разрешали ему похабничать у себя дома, совершенно непонятно. За одной из сестер Николай пробовал в свое время приударить, но безуспешно. А вторая и вообще с годами была причислена Русской православной церковью к лику святых.
Из окон квартиры открывался вид на красивую площадь и желтый Преображенский собор, в котором через какие-то тридцать лет будет крещен младенец Владимир Путин. Девушки приходили к поэту, сами раздевались, ложились в постель, а потом он просил их принести ему с кухни папирос, и они послушно приносили. Жить бы так да жить, а Николай вдруг взял и женился. Тоже на поэтессе, тоже по имени Анна, – но как же далеко его второй жене было до Ахматовой!
С будущей супругой Гумилева познакомил Виктор Жирмунский – будущий академик, а тогда просто вихрастый шалопай. (Факт этот абсолютно неважен и упомянут мной лишь по той причине, что с внуком Жирмунского, молоденьким петербургским прозаиком Андреем Аствацатуровым, я немного знаком.) Избранницу звали Анна Энгельгардт. Выбор поразил знакомых Гумилева: в Петрограде всем было известно, что Анечка существо, конечно, милое, но редкая дура. Зачем он оформил с ней отношения, понять потом не мог и сам Николай Степанович.
Друзьям он рассказывал, что насчет венчания сболтнул спьяну. А Анна в ответ упала перед ним на колени и закричала: «Боже мой! Я недостойна такого счастья!»
Отступать было поздно. Как честный человек, Гумилев женился-таки, но единственным чувством, которое вызывала в нем новая супруга, было раздражение. На поэтические посиделки с собой он ее не брал, а когда в дом приходили гости, предупреждал:
– Ты, Аня, сегодня лучше молчи. Когда ты молчишь, выглядишь вдвое красивее.
Ровно через девять месяцев жена родила ему дочь Леночку. Но возиться с ней Гумилев не собирался так же, как и с сыном от Ахматовой. Ему хотелось спать с начинающими поэтессами и каждую ночь кутить. В этом смысле дети только мешали. Промучившись какое-то время, он нашел гениальное решение: сдать ноющих младенцев в детский дом – и делу конец!
Ситуацию спасла, как обычно, гумилевская мама. Она забрала внуков в провинцию, в городок Бежецк. Предоставив непутевым родителям и дальше жить как им хочется. Тем более что резвиться тем оставалось совсем недолго.
Писательница Ирина Одоевцева вспоминала позже:
Гумилеву было только тридцать пять, когда он умер. Но он очень по-стариковски любил «погружаться в прошлое», как он это называл. Перебирать в памяти какие-то дореволюционные знакомства, вспоминать, как ездил в свою Африку и каких зверей там застрелил, хвастаться подвигами на войне. Некоторые его истории я слышала по нескольку раз и помнила их почти наизусть.