Буги-вуги
Шрифт:
— Да ему завидно просто, — сказал Куша. — Сам-то ни шьет, ни порет — запор на душе.
— Этот прямо в костюме полез, — показал Лёлик на Кушу, — не жалко! мамка новый купит, гуляй! Потом по городу шел, дак уссались все, такие следы, как мамонт. На съем приперлись, к фонтану. Там где стояли, лужищи, у Куши вся борода в тине. Оебенеть. Тебя вообще, за руки несли домой. На Кировской лег на дороге: «Не пойду дальше! Устал! Здесь тепло, — орет, — тут останусь, идите все к херам!» С тобой, дураком, все извелись. Надо же таким дураком быть, а? Уговорили бабы, вроде бы, пошел. Взяли мудера под руки, дошли до дома — вырвался. «Я к себе на пятый этаж по трубе
— А у какого пьяного ума палата? — безразлично сказал я.
— Нет, ты скажи, ты какого хрена на плотинке к офицерам пристал? Пацаны училище закончили, такой же, как у нас, выпускной, гуляют с девчонками. Нет, тебе надо. Как же! Пристал, как парафин: «Я на Севере во льдах мерз, пока вы тут целок щупали, сундуки вы закрытые! Да я сейчас жечь вас буду, как порох газету!» О, оратор. Демосфен. Ой, бля, что только не говорил. В кино бы снять. Райкина не надо. «Я боксер, я вас всех сейчас здесь ушатаю». Ага, со своими бараньими килограммами. Наваляли бы тебе сапогами в жопу. Надо, надо было тебя им отдать, балалайку. Короче — полный отвяз. Бабы наши визжат, думают взаправду сейчас Сережа будет бедных офицериков гонять. За руки тебя хватают, а ты рвешься, аки кирибеевич. Ой и потешил.
— Ладно, ладно. Сам хороший не бываешь?
— Нетушки тебе. Слушай. Нам вчера с тобой тоже скучно не было. Дома еще тот концерт устроил. «Ох, прошла молодость, хочу быть вечно молодым. Сейчас в окно брошусь!» Весело, весело. Да прыгай ты, достал уже. Полез, залупа. Миня тебя держать за задницу, а кто знает — пьяный, не удержишься, так ты в Миню будильником кидаться, бестолочь чертова. Потом плакал. Потом песни пел. Потом русского плясали с Кушей, с выходом.
— Чего-то уж больно много для одного раза.
— Не всё еще.
— Ладно, кончай с воспоминаниями. И так тошно.
— Давай, давай! — компания ржет. Мог бы Лёлик и одному всё рассказать, тет-а-тет, гнида такая.
— Потом Додик, откуда ни возьмись, образовался с двумя пузырями. Словил волчий глаз, по чирику. Лихо, конечно, но если хочется. Один на всех задудонили, так этот, — Лёлик показал на меня, — еще никому и наливать не хотел. Вцепился, как черт в грешную душу, глядеть противно. Отправили вас с этим пузырем, идите, жрите. Упиздили с песнюками. Все вздохнули, слава те, закрываем, ближе к телу, только было приступили — в дверь ломятся. Да едрить твою! Что ты будешь делать? Морду бить что ли? Не открываем. Достал-достал, братец, хватит. Сколько же можно! Стучат. Упорно. Кайф ломают. Потом кричать стали, чтоб тебя забрали, лажа какая-то происходит. Делать нечего, одеваемся, бросаем тёть на произвол судьбы, идем с Миней к Додику и видим, значит, такую художественную картину: Додик, эта разъеба и хренарий с литейки, белорус, усы как у Мулявина, лявон этот, как его по маме?
— Ваксена.
— Да, тоже хорошее замудо. Притащил пропойца эта, Ваксена ваш, гирю двухпудовую, со всего этажа пустых бутылок насобирали и давай прицельное бомбометание делать. А радости, радости сколько! Набили хуеву кучу. Белорус пьянющий в хлам, хуже вас, делириум полный. «Моего деда фашисты заставляли на угольях танцевать! а мы что!! твою мать!!! — орет, слюни во все стороны, если надо будет, все,
Потрогал я ухо. И нет. Не болит ухо.
— Вот тут из тебя говнецо и полезло. Вот когда ты проявился без закрепителя, вся твоя сущность подрейтузная. «Я один играю и пою, — передразнил Лёлик, — а вы там только подпукиваете. Весь хабар я делаю. Я уже устал вас тянуть». Мы так и охуели. Миня говорит: «Ладно. Пусть играет один. Без нас. Пусть. Пусть ищет себе грамотных музыкантов, один уже есть, всю плешь своей грамотностью проел, осталось Старика Грамотного взять для компании и все будут шибко грамотные, как один, грамотеи. А мы посмотрим. Полна жопа огурцов. Смотри какой! хуй с горы». Бросили тебя дома. Полено. Готов.
— Как же я вырубился? И не помню, главное дело, ничего. Первый раз такая лажа со мной.
— Жрать надо меньше! У пруда стал водяру из горла хлестать, так думали целую бутылку засадишь. Льет и льет, не остановишь. «После купания надо согреться». Согрелся, едрить твою, ну тебя тоже, умник.
— Остальные, конечно, фрейлины при дворе. Я один такой пакостник.
— Да уж помнят, что делали, по крайней мере.
— Ну уж спой, светик, не стыдись.
— Как тебя уложили, тут совсем оргия началась. Николай Василич бананишну на кухне, на табуретках терзал, и в дыхательные, и в пихательные. Роттердам через Копенгаген.
— И это советский инженер. Какую бананишну-то? Ирку?
— Ирку, конечно.
— Ну и как?
— Чего «как»?
— Скрытный, глянь это дело. Научил ее чмокать?
— Целовались бы ишо, да болит влашгалищо.
— Минька Веселову к себе уволок. Ты же в ауте — есть-нет, какая к хренам разница?
— Уж эта, поди, умелица. Боец!
— Минька у нее дезабилье конфисковал. Для коллекции, говорит. Она визжит: что я мужу скажу! Тоже, представляю, пейзаж.
— Он что, у нее трусы проверяет?
— А сам-то, Лёля?
— Я со второй бананишной кувыркался. Наш человек. Вся залупа в помаде. Худой ты, говорит, но энергии в тебе на десятерых, — горделиво похвастался Лёлик. — Ты в постели, как динамит!
Выпили еще по бутылочке «Жигулевского», Куша яичницу сварганил, под это дело разлили по соточке. Тут-то меня крутить и начало, еле успел до унитаза добежать. Тигра вызывал-вызывал. Вызывал аж до зелени, нечем больше, а все равно выворачивает. Уж сколько раз твердили миру… Но ведь дуракам закон не писан, если писан, то не читан, если читан, то не понят, если понят, то не так.
К себе поплелся, только теперь уже по другой стеночке. Одна мечта: чифиря заварить и спать лечь. Слава те, милосердный, поноса нет.
Зашел домой — Минька спит. Стол убран, пол помыт, кровать моя по-солдатски заправлена. Полный абажур. Зубы почистил, чайку соорудил, два стакана выпил — и спать. Спать. Ложил я на всех вас! Люнеты подвижные.
33
В воскресенье нам набили рожу. Вот так. У Фили пили и Филю били. Вот так вот. Очень даже элементарно. Весь кабак за нас бился. Одной посуды наколотили на шестьдесят три рубля. Хоть стой, хоть падай.